Невольно возникало искушение измерять температуру морской воды в том потоке, который непрерывно перекатывался через палубу, но к чести наблюдателей надо сказать, что они не поддавались этому искушению. Для измерения температуры применялся более строгий и точный, хотя и не такой простой способ – воду доставали из-за борта. Делать это, когда корабль находится в движении, совсем не легко, а при тех обстоятельствах, в которых мы находились, наблюдатель часто уже заранее получал представление о температуре воды, когда на него выплескивалось все содержимое ведра или же его с головы до ног окатывала набежавшая волна.

В этот день мы начали чувствовать серьезные последствия буксировки. Уже несколько дней кубрик, находившийся под шкафутом[37], был постоянно затоплен, так как палуба над ним протекала. Обитатели «устричного закоулка» тоже пришли к убеждению, что их помещение скорее должно называться «мокрым закоулком»[38]. Но когда старший механик Дэнлоп после полудня поднялся на кормовой мостик и доложил, что в трюмах вода прибывает по метру в час, дело стало принимать более серьезный оборот. Я не ожидал, конечно, что буксировка нам обойдется совсем даром. Судну пришлось испытать чрезвычайно сильное натяжение, а оно было достаточно старым, но метр воды в час свидетельствовали о том, что результат буксировки весьма ощутим. Чтобы понизить уровень воды в трюмах, понадобилось на подмогу паровым помпам пустить в ход ручную. Тем самым, как выразился профессор, членам берегового отряда представился случай применить еще один научный инструмент. Была установлена вахта для качанья ручной помпы. Два члена экспедиции работали два часа или дольше, если требовалось, а затем сменялись двумя другими. Погода, между тем, становилась все хуже, и в полночь шквалы достигли силы настоящего урагана. Даже верхушки мачт «Куниа» исчезали временами из виду, и огонек на них, по которому мы правили, удавалось улавливать лишь на несколько секунд. Затем он пропадал за поднимающимся огромным гребнем волны, разделявшей оба судна. Высота волны по самому умеренному расчету должна была достигать 13 метров. Во время налетавших шквалов, сопровождавшихся градом и мокрым снегом, гребни волн сдувало ветром и несло в виде снопов пронизывающих брызг прямо нам в лицо; они достигали даже топселя[39] «Нимрода». Каждая из зеленых волн обрушивалась на нас, как бы желая поглотить судно. Но всякий раз «Нимрод» отважно поднимался на гребень волны и, пройдя над массой воды, которая, казалось, готова была раздавить его, останавливался на мгновение по другую сторону гребня, в то время как кипящая белой пеной волна уходила прочь от ускользнувшей жертвы.

Всю ночь продолжались шквалы ужасающей силы, и утром 7 января буря не уменьшилась. Волны все чаще и чаще прокатывались по палубе, настигая все забытые нами вещи и швыряя их взад и вперед. Каким-то образом волной захватило мешок с картофелем, и все его содержимое плавало по палубе, покрытой слоем воды в полметра. Стоя на кормовом мостике, я слышал, однако, как кто-то из команды без особого огорчения распевал, вылавливая картошку: «Вот как сбираем орехи мы в дни веселого мая!»

В полдень мы находились под 53°26’ ю. ш. и 177°42’ в. д.[40] После полудня погода стала слегка улучшаться, но все же по морю еще ходили огромные волны. Альбатросов встречалось все больше, особенно темной породы; смерть одного из темных альбатросов во время путешествия Шелвока вдохновила Кольриджа на создание памятной всем поэмы[41]. Я видел, как один альбатрос, низко летевший между нашими кораблями, задел крыльями за буксирный канат, внезапно показавшийся из воды в момент, когда корма «Куниа» поднялась над волной.

За ночь непогода значительно утихла и оставалась такой и на следующее утро, ветер дул с северо-запада. На третий день пути мы перевели собак с бака на передний мостик, и одна из них, тщетно пытаясь перебраться на палубу, задохнулась, прежде чем мы успели заметить, что животное попало в беду.

Утром 8 января шел непрерывный дождь, но он не умерил волнения, и к вечеру, когда направление ветра переменилось на юго-юго-западное, сила его опять возросла. Судно стало так трепать, что мы дали сигнал «Куниа» лечь в дрейф. Волны в это время били с правого борта. Вдруг на нас обрушилась колоссальная волна. Казалось, что она неизбежно смоет все, находившееся на палубе. Но судно снова каким-то образом поднялось. Большая часть волны прошла мимо, хотя впечатление было такое, будто вся огромная масса воды рухнула на палубу. Мы уцепились за поручни кормы и ждали, пока пройдет волна, затем вытерли глаза от соли, чтобы осмотреть поле действия. Волна разбила часть креплений правого борта и разрушила небольшую надстройку на верхней палубе; обломки ее плавали уже у левого борта. Штормовой полупортик[42] был сорван с петель, так что вода теперь свободно гуляла по палубе, прочные деревянные поручни на корме, за которые мы держались, были поломаны и свернуты, но никаких опасных повреждений не было. Лица наших конюшенных вахтенных, с которых текло в три ручья, когда они вынырнули из совершенно залитого водой «кавалерийского клуба», достаточно красноречиво отображали волновавшие их чувства. Кухня также была совершенно залита водой, огонь потушен. Это, впрочем, случалось уже не в первый раз, но надо сказать, что наш кухонный персонал обнаруживал такую удивительную изворотливость, что за все это тяжелое время мы ни разу не оставались без горячей пищи. Это особенно замечательно, если принять во внимание крохотные размеры самого учреждения: кухня была всего 1,5×1,5 метра, а ей приходилось удовлетворять весьма серьезные аппетиты 39 человек.

Нерушимая традиция принятия горячей пищи трижды в день – три оазиса удовольствия в каждодневной пустыне неудобств и неприятностей – в значительной степени поддерживалась благодаря Робертсу, который, помимо того, что был помощником зоолога экспедиции, взял на себя еще роль повара. Видя, что команда судна не в состоянии будет справиться с обслуживанием 39 пассажиров, он в первый же день вызвался помогать судовому повару. В результате мы всегда были обеспечены свежим хлебом и горячим какао или чаем. Монтэгю, судовой кок, работал не покладая рук, несмотря на то что кухня постоянно была затоплена. Стюарды Хэндкок и Энселл творили чудеса ловкости, переправляя еду через опасную зону из кухни в столовую. Энселл, держа в одной руке и прижимая к себе десяток поставленных друг на друга тарелок, ухитрялся благополучно достигнуть цели, хотя по дороге на корму его сапоги зачастую наполнялись водой. Иногда, разумеется, дело обстояло не так благополучно, и схлынувшая волна оставляла на его одежде, волосах и лице обильные следы пищи. Как правило, несчастные случаи происходили уже в столовой после появления там еды. Скатерть через два-три дня стала бурой от постоянно проливавшегося на нее чая и кофе. Кое-кто был вынужден есть стоя из-за недостатка приспособлений для сиденья, при этом требовались большая ловкость и опыт, чтобы во время сильной качки балансировать с тарелкой супа. Каждая трапеза обычно сопровождалась фонтанами морской воды, врывающимися через дверь столовой или трещины в стеклянной раме. Вода не переставала плескаться в помещении до самого конца обеда или ужина, когда неустрашимый Энселл, наконец, посвящал ей свое внимание. Именно в столовой я однажды спас из воды маленький деревянный ящичек, содержавший патентованную смесь для тушения огня. Каюты командного состава, двери которых выходили в столовую, отличались той же степенью сырости, и когда кто-нибудь из офицеров команды, сменившись с вахты, приходил сюда в надежде на честно заработанный сон, он только мог сменить одежду, промокшую до нитки, на чуть менее мокрую. Впрочем, это обилие воды не угашало веселости духа обитателей судна. Почти каждый вечер у нас устраивались импровизированные концерты, непрерывный смех и веселье царили в крохотной столовой.