– Как бы то ни было, а это мои гости. – Морелло решительно шагнул с веранды. – Пойду узнаю, чего они хотят. Работа есть работа.

Пока хозяин мансиона пересекал двор, старик натянул вожжи, парнишка соскочил с козел и, подбежав к дверям, прорезанным сбоку повозки, опустил раскладную лесенку.

Тут же дверь открылась и…

У фра Корзьело глаза полезли на лоб.

По лестнице спустилась, благожелательно улыбаясь Морелло, черноволосая женщина в бордовом дорожном платье, из-под подола которого, приподнимаемого, чтобы не споткнуться на ступеньках, выглядывали остроносые красные сапожки.

– Чем могу служить вам, уважаемая фрита? – поклонился трактирщик.

– Мы остановимся у вас ненадолго, – низким голосом произнесла женщина. – Я, мои девочки и наши охранники.

– Я польщен оказанной мне и моему скромному заведению честью. Я – Морелло, здешний хозяин и управитель.

– Очень приятно, фра Морелло. Можете называть меня фрита Эстелла.

Табачник сглотнул внезапно пересохшим горлом. Конечно, он узнал ее в тот же миг, когда сапожок коснулся верхней ступеньки. Хозяйка «Розы Аксамалы», маленького уютного борделя на Прорезной улице. Борделя, который фра Корзьело посещал не столько ради поиска удовольствий, сколько ради встреч с агентом айшасианской разведки. Его кличка была – Министр. А собственно, почему была? Он ведь никуда не делся. Это Корзьело в бегах.

Самого Министра табачник так ни разу и не видел. Просто получал от него записки, спрятанные в полой рукояти плетки. А для этого приходилось делать вид, будто получаешь наслаждение, когда этой плеткой тебя охаживает по плечам, спине и пониже спины рыжеволосая Флана – строптивая и своенравная девчонка.

Значит, фрита Эстелла решила половить рыбку в мутной воде тельбийской кампании? Освободительной кампании, обязательно добавил бы истинный патриот Сасандры. Но Корзьело было глубоко начхать на ширмы, которыми империя прикрывает свое ненасытное желание подгребать под себя все новые и новые земли.

Вот, снова совпадение, снова встреча со старыми знакомцами. Не многовато ли? Еще немного, и он поверит, что Сасандра на самом деле не величайшая страна мира, захватившая одну шестую часть суши, а просто-напросто большая деревня, где, куда ни пойдешь, всюду нарвешься на соседей.

Но это совпадение, пожалуй, более приятное, чем с тем хлыщом офицером.

Они собрались в Тельбию? Что ж, фра Корзьело тоже едет в Тельбию. Вряд ли шпионы и сыщики, наточившие на него ножи, станут искать скромного лавочника в горниле военных действий. Пусть ищут его в тихой и мирной Камате, пусть проверяют направляющиеся через Ласковое море купеческие суда. Он пересидит возможную погоню. Тельбия сейчас наводнена беженцами, маркитантами, обозниками, фуражирами, искателями приключений и поживы. Тысячи имен и лиц. Попробуйте-ка отыщите его в этой круговерти!

Табачник вскочил с плетеной скамеечки и зашагал к фургону «Запретных сладостей», на ходу натягивая на лицо самую обаятельную из своих улыбок.

Вот фрита Эстелла, сперва скользнув равнодушным взглядом по нему, встрепенулась, повернула голову… Узнала!

Только почему это бордель-маман побелела, словно увидела крысу величиной с годовалого котенка? Почему тонкие пальцы с ухоженными ногтями вцепились в подол платья мертвой хваткой? Почему ее рот открывается, судорожно заглатывая воздух, как у вытащенного из садка карпа?

– Добрый день, фрита Эстелла, – проговорил Корзьело, прикладывая ладонь к сердцу и отвешивая немного неуклюжий, но учтивый поклон. – Вот уж не чаял свидеться. Вы себе представить не можете, как я рад вас видеть. – Он повернулся к трактирщику. – Правду люди говорят. Мир тесен. Не думал не гадал, что повстречаю старых добрых знакомых. Думаю, фрита Эстелла тоже рада меня видеть.

Табачник улыбнулся еще раз, продолжая в душе поражаться: выглянувшие на его голос из фургона зеленоглазая Флана и пухлая простушка Лита застыли, будто обмерли от страха, да еще и схватились за руки в поисках защиты.

К чему бы это?

Восьмые сутки они пробирались на север.

Голодные, оборванные и злые.

Человек и кентавр.

Дезертиры, нарушившие присягу императору и Сасандре.

Светловолосый широкоплечий парень с простым и открытым лицом табальского овцевода прихрамывал на правую ногу. Кожаный нагрудник пехотинца он бросил, опасаясь быть узнанным. Хотя шли они по таким чащобам, что только белкам да медведям могли на глаза попасться. А даже если и встретится по случайности охотник или бортник, кому он побежит докладывать? Имперскую армию в Тельбии не слишком-то любили. Так что можно сказать, что Антоло избавился от доспеха просто как от символа подневольной воинской службы. Все равно внимательному наблюдателю и сапоги-калиги,[19]и покрой штанов многое скажет. Это если не брать во внимание короткий меч, отданный кентавру, – бывший студент полагал себя никудышным фехтовальщиком.

Вот Желтый Гром из клана Быстрой Реки, как обычно, представлялся конечеловеком, с рождения учился воинскому ремеслу. Правда, в Степи отдавали предпочтение не мечам, а копьям и лукам. Каждый кентавр владел ими мастерски. Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба. Пусть оружие и непривычное, но все же лучше, чем с голыми руками. Вдруг медведь или лесной кот встретится? Места-то дикие. А может, и похуже того – человек. И без разницы: местный разбойник или разъезд сасандрийской конницы.

Шагать через лес с каждым днем становилось все труднее.

И дело не в буреломах или колючих зарослях малины, ежевики, шиповника. Это все мелочи. Да, противно, доставляет кучу неудобств, портит настроение и замедляет скорость любого путешественника – хоть о двух ногах, хоть о четырех, – но можно каким-то образом притереться, понабраться опыта и вполне сносно справляться с такими трудностями.

Нет. Хуже всего – голод.

Вначале кажется – пустяк. Где наша не пропадала? Люди больше мучились, и то ничего. Переживем и мы. Главное, не думать о еде постоянно…

Как бы не так!

Хорошо было древним отшельникам, о которых так любят рассказывать жрецы Триединого, достигать просветления духа, голодая в пещерах. Водички попил, горсть пшеничных зерен разжевал, и все, целый день можно молиться и размышлять о вечности. Триединому служить – не надорвешься. Из пещеры никуда уходить не надо, не нужно карабкаться по склонам оврагов, застревать в болотах, перелазить через буреломы. Сиди себе в холодке…

Поститься на ходу оказалось не в пример тяжелее.

День, другой, третий – вроде бы ничего, терпимо, хотя и кишки скручивает судорога, а вот на четвертый день у Антоло начала кружиться голова. Слабаком он себя никогда не считал. Еще в детстве, играя со сверстниками, привык быть заводилой и вожаком. После, уже в университете, именно вокруг него собиралась шумная компания школяров. В учебе, в пьянке, в потасовке он стремился быть первым. И получалось. Получалось без особых усилий. А вот тут мерзкая дрожь в коленях заставила почувствовать себя таким жалким, слабосильным и ничтожным, что стало противно. Никаких мыслей, кроме как о жареном на вертеле баране, огромной ковриге белого – пышного, еще теплого, с поджаристой, хрустящей корочкой – хлеба, не осталось.