была уборщицей в немецком лазарете и техперсоналом в психушке, сейчас тоже на подобных должностях числится, но сама — ты же ее знаешь — считает себя книгохранительницей.

Конечно же Морской Свету прекрасно знал. Большая умница, ответственная, труженица, хороший товарищ. И, кстати, отличная мать забавного малыша Володечки и верная жена Николая Горленко — которого, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте — Коля был младше, — Морской имел удовольствие причислять к кругу своих самых близких друзей.

— Жена красноармейца-добровольца, который на гражданке был не кем-нибудь, а следователем угрозыска, и который бесстрашно разрывал на мелкие куски любую бандитскую морду, — и вдруг уборщица при немцах?! — изумился Морской. — Как такое может быть?! Впрочем, — тут он осознал, что его родная дочь тоже там работала, — я не вправе делать выводы, пока не узнаю точно, в чем там дело. Точнее, — под тяжелым взглядом Двойры Морской быстро опустил глаза, — точнее, я… в принципе… ну… не вправе делать выводы… Я понимаю…

Распахивая перед бывшей женой дверь подъезда, он замялся, не зная, идти дальше или нет. Второе предполагало, что надо сговориться, как лучше встретиться завтра, чтобы и к Ларисе сходить, и в милицию по ее делу вдвоем наведаться.

— И давно это тебе нужно приглашение? — Двойра заметила сомнения Морского. — Пойдем, там Женька дома, он будет тебе рад. Заварки, правда, нет, но кипяток с сахаром вприкуску тоже бодрит. Я думаю, ты знаешь.

С тяжелым сердцем Морской начал подниматься по ступенькам. Несметное количество раз он бывал в этом доме. И всегда — на правах близкого друга хозяина, ценителя шумных и щедрых застолий. Без Якова дом казался осиротевшим.

— Что, удивляешься, куда попал? — остановившись передохнуть, спросила Двойра. — Без стекол и с обгорелыми стенами подъезд, как видишь, выглядит не очень. И это ты еще не видел разломанный чердак. Увидишь — поразишься.

— Сильно больно ходить? — Морской заметил, что при подъеме по ступенькам Двойра опирается на палку уже всерьез и останавливается отдохнуть на каждом пролете. — Это последствия того ранения, после которого тебя демобилизовали?

— Та и то, и это, — отмахнулась бывшая жена. — Бедро — последствие ранения, нога — неосторожного обращения с водой. — И тут же пояснила: — Весной, пока лед еще не сошел, мы в прорубях воду брали. Я, как ты знаешь, грацией и ловкостью никогда не отличалась, подскользнулась, чуть не свалилась с моста… В итоге ногу крепко повредила.

— Счастливица! — По зимнему Андижану Морской тоже знал, что такое набирать воду в проруби с моста. — Могла бы и под лед уйти.

— Вот именно! — охотно согласилась Двойра. — С тех пор считаю, что родилась в рубашке, и пропагандирую отстоянный талый снег как крайне полезный для здоровья способ что-нибудь выпить.

Двойра полезла за ключами, и Морской снова обратил внимание на «похоронку» в ее руке. Взял, поднес к глазам, прочитал.

Возле проруби на Лопани, зима времен оккупации

— Соседку берегу, — смутилась Двойра. — Помнишь, когда в самом начале войны в Харьков волна беженцев нахлынула, я все боялась, что нас уплотнят? Держалась тогда, как дура, за отдельную жилплощадь. А в феврале 43-го, когда домой вернулась и узнала, что на комнату Якова какой-то женщине ордер дали, даже обрадовалась… Было с кем потолковать длинными одинокими вечерами. Соседка у нас человек небывалого духа и мужества. Знал бы ты, какие мы тут с ней чудеса жизнелюбия проявляли в самые сложные месяцы. Сейчас она, кстати, как наши пришли, так сразу по специальности на завод работать вышла. Даром что пенсионерка. Трудится, трудится, еще и на ночных сменах постоянно. Думаешь, из-за пайка или жалования? Нет! Ради сына. Завод оборонный, и ей кажется, что чем больше они вместе с этим заводом сделают, тем легче ее сыну на фронте придется, тем быстрее он домой воротится. А он, — Двойра потрясла в воздухе «похоронкой», — вот он где. Я почтальоншу нашу утром встретила. Узнала, что несет… Нельзя вот так обухом по голове матери давать… В общем, ищу слова, думаю, как подготовить почву… У соседки моей еще дочка есть — затерялась где-то в эвакуации. Думаю, может, переключу ее мысли на поиски, а потом уже и извещение покажу. Не знаю…

Едва они вошли в квартиру, из дальней комнаты вышел Женька. Высоченный, еще по-подростковому сутулый и нескладный, но глядящий совсем по-взрослому.

— Дядя Морской, вы?! — не скрывая радости, ахнул он. — Вот здорово! Ну теперь у Ларисы точно все будет в порядке. Да и у меня! Да и у всех нас!

Морской крепко обнял Женьку, моргая с удвоенной скоростью, чтобы не показать никому навернувшиеся вдруг на глаза слезы. Этого ребенка он знал с рождения, ну а с этим взрослым парнем надлежало еще познакомиться. В два голоса Морской и Женька несли какую-то нелепую стандартную ахинею, но слова сейчас были не главное.

— Как живешь-то? Учишься? Отцу пишешь? Матери помогаешь?

— Она сама кому хочешь поможет, что, вы ее не знаете, что ли!.. Вы лучше про Ларису расскажите. Что говорят врачи? Когда мы к ней пойдем?

— Пойдем завтра, но эти два вопроса совершенно один с другим не связаны!..

Двойра сложила руки на груди, не скрывая умиления. Потом пошла ставить чайник, пробормотав, что давно Женьку таким довольным не видела, и по такому случаю, наверное, в доме найдется не только сахар, но и варенье. Велела Женьке подготовить его самодельную керосинку на случай, если им придется засидеться затемно. Он кинулся выполнять поручение, утаскивая Морского за собой, и не без гордости сообщил, что вот этот кружок под бутылкой делается из консервной банки, а фитиль можно и из любой рванины смастерить. А в нижнюю банку можно керосина совсем чуть-чуть лить — буквально на донышке.

И тут в комнату вошел кот. Большой, мраморно-серый, по всему видно, что старый. Он посмотрел на происходящее с едва сдерживаемой иронией.

— Что это? — обалдел Морской, помня, что Двойра отродясь не держала домашних животных. — Э-э, Двойра, ты вообще в курсе, что у тебя тут э…

— Во-первых, я Вера! — тут же воскликнула Двойра. — А во-вторых, это удивительная история, — хитро сощурилась она. — Знакомься, Хутряк, — торжественно сообщила, обращаясь к коту, — это — Ларин отец. — Повернулась — Знакомься, Морской, — это Хутряк. — Нельзя было не заметить, что к коту она обратилась с куда большим почтением. — Хутряк — и кот, и вместе с тем наглядное свидетельство моей добропорядочности, — продолжала Двойра. — Однажды он сам к нам пришел и стал тут жить. Как в квартиру просочился — не знаю. Как дожил до 43 года —