Вечером Исполком Петросовета принял 39 голосами против 19 резолюцию, рекомендующую всем членам согласиться с объяснением правительственной ноты, представленным Милюковым. В числе 19 голосовавших против были представители мелких фракций, а также большевики и меньшевики-интернационалисты (антивоенная левая фракция партии). В резолюции заявлялось, что «горячие протесты солдат и рабочих Петрограда уже (sic) показали Временному правительству и народам мира, что революционная демократия России никогда не согласится на возвращение царской внешней политики и что она работает и будет работать ради мира во всем мире». Объяснение правительства, уверяла она Совет, «означает конец возможному интерпретированию ноты от 1 мая в духе чуждом требованиям и интересам революционной демократии». Действительно ли объяснение правительства было составлено с этим намерением или нет, во всяком случае, опубликованное на следующий день заявление правительства было лишено двусмысленности его предыдущих заявлений. В нем утверждалось, что самая спорная фраза в ноте Милюкова относительно «гарантий и санкций» на самом деле означала «ограничение вооружения, международный трибунал etc.». Другой сомнительный пункт – о «решительной победе» над врагом – был объяснен необходимостью процитировать декларацию от 9 апреля, чтобы подтвердить чистоту мотивов правительства в его желании достичь победы. Новое заявление заканчивалось обещанием, что «вышеуказанное объяснение будет передано Министерством иностранных дел дипломатическим представителям союзников». Но в архивах не найдено подтверждения, что эта часть сделки была выполнена. Не желая посылать союзникам другую ноту, считая это «шагом, который угрожает стране серьезными последствиями», Львов заявил, что весь кабинет министров готов уйти в отставку, и был поддержан Милюковым. Последний весьма преждевременно признался одному американскому корреспонденту: «Правительство добилось огромной победы. Наша политика остается неизменной. Мы не пошли ни на какие уступки».

Несмотря на недоверие к правительству, члены Петроградского Совета подавляющим большинством поддержали рекомендацию своих лидеров. Внешне кризис был разрешен; на самом деле он только разрастался в виде запоздалой реакции на волнующие события предыдущих дней. Казалось, только тогда министры поняли, что правительство оторвано от народа и что, если оно хотело почувствовать под собой более надежную почву, чем терпимость презрительно относящегося к нему Совета, минимальной уступкой была бы некоторая либерализация его состава. Очевидным и ясным решением проблемы представлялась необходимость включения в кабинет министров некоторых популярных советских лидеров. Керенский горячо выступал за этот шаг, тем более что его престиж, до сих пор очень высокий как единственного «социалистического» члена правительства, серьезно, если непоправимо, пострадал от недавних событий. Суждения Керенского, что возмутительные заявления министра иностранных дел выражали только его «личное мнение», больше не принимались на веру. Милюков и военный министр Александр Гучков горячо возражали против введения в правительство социалистов, и, чтобы сдвинуть с места решение вопроса, Керенский сам заявил о своей отставке, хотя и опасался, что она будет принята. Ему удалось добиться своего через несколько дней перебранок и непристойной ругани. 8 мая Львов объявил, что правительство намерено расширить свой базис, поскольку, как он выразился, «над Россией нависла опасность гражданской войны и анархии, угрожающая ее свободе». На следующий день Петросовету официально предложили назначить своих представителей в кабинет министров. Неожиданно Исполнительный комитет отклонил это предложение и 23 голосами против 22 решил придерживаться ранее принятой резолюции не участвовать в правительстве.

Происшедшая 13 мая отставка Корнилова произвела огромный эффект, и Гучков, угнетенный развалом армии и не желая «разделять ответственность за смертный грех, если ему придется выступать против своей же страны», в тот же день отказался от поста военного министра. Столкнувшись с необходимостью сделать выбор между коалицией или полной военной и экономической дезорганизацией, – реальность, которую Керенский обрисовал перед советскими лидерами в самых черных красках, – они были вынуждены изменить свою позицию и 44 голосами против 19 проголосовали за вхождение в правительство. Основное предъявленное ими требование заключалось в том, чтобы Милюков был переведен в другое министерство в качестве прелюдии к изменению внешней политики – политике, которая, как они заявили, должна быть «энергичной» и нацеленной на «скорейшее достижение общего мира на принципе самоопределения народов, без аннексий и контрибуций». Особенно выделялась мысль о подготовке переговоров с союзниками с целью обеспечения пересмотра договоров на основе Декларации Временного правительства от 9 апреля. На следующий день был опубликован «призыв ко всем странам», в котором Петроградский Совет объявил войну «чудовищным преступлением империалистов всех стран», но в то же время – весьма парадоксально – возражал против сепаратного мира как «предательства дела рабочей демократии во всем мире».

Очень странно, что большевики заняли позицию, аналогичную позиции меньшевиков. Резолюция партийной конференции большевиков, которая закончилась 12 мая, утверждала невозможность окончания войны «простым прекращением военных действий одной из воюющих стран». Но когда большевики сами столкнулись с обязанностями, которые налагает власть, их пропаганда и практика стали следовать курсом, из которого они не могли получить иного результата, кроме сепаратного мира. Поскольку вряд ли допустимо рассматривать данную резолюцию как противодействие их же агитаторам, возможно, объяснение находится в признании необходимости по меньшей мере устно заявить об изменении стратегии, чтобы избежать обвинения в прогерманских настроениях – что было тогда очень мощным оружием против большевистской ереси. Таким образом, говорилось далее в резолюции, «конференция еще раз выражает протест против подлой клеветы, распространяемой капиталистами относительно нашей партии, о нашем якобы сочувственном отношении к заключению с Германией сепаратного мира. Мы считаем германских капиталистов такими же бандитами, как и российские, британские и французские капиталисты, и кайзера Вильгельма таким же коронованным преступником, как Николай II, а также британского, итальянского, румынского и всех других монархов». Однако, как бы энергично большевики ни обличали войну как войну империалистическую, они, как и меньшевистские и эсеровские лидеры Петроградского Совета, тем не менее публично не желали сделать логичное заключение, которого требовала их предпосылка.

Идея Чернова перевести Милюкова в Министерство образования была горячо поддержана, поскольку давала возможность освободить его от ключевой должности, не требуя его отставки. Семеро членов кабинета министров и Исполнительный комитет кадетской партии безуспешно пытались убедить в этом министра иностранных дел. Он заявил о своей отставке 16 мая, убежденный, что новая политика была «вредной и опасной» для интересов России. «Добровольный» характер его ухода не помешал ему позднее заявить на частной встрече членов Думы: «Я не ушел в отставку, а был изгнан». Не могло быть искусственного различия между «царской дипломатией» и «дипломатией Временного правительства», утверждал он, защищая свою концепцию внешней политики. «Мы с союзниками договорились стремиться к тому, чтобы наши совместные усилия были увенчаны общей победой». Так воинственно закончилась публичная карьера Милюкова.