имеет «объяснение». Тот отрицает связь с его женой и обещает «гнать ее из дворницкой», если бы та вздумала к нему прийти. Начинается вновь совместная жизнь. Но проходит день, другой, и все снова рушится. По словам свидетелей, покойная Кашина уже так втянулась в свою пьяную и развратную жизнь, что не в силах была изменить ее. С утра она напивается, дети остаются весь день на руках случайной няньки, она же шатается по квартире без дела, шумит, ругается, иногда убегает куда-то. Прислуга подозревает, что в дворницкую. Подчас еще и дразнит мужа: «А я к Ваське пойду!» Он отвечает ей: «Вот дура», за что с ее стороны следуют пощечины и ругательства. Она побуждает его пьянствовать вместе с ней, и он начинает понемногу попивать.

Вот почва, на которой из-за пустого предлога разыгралось убийство, убийство, совершенное дрянным ножом, едва ли даже пригодным для смертоносных целей… Но когда назревает нравственная необходимость кровавой расправы, все готово послужить для этой цели!

Отчего же он убил и отчего душа его, вынырнув из кровавой катастрофы, чуть ли не ликовала, чуть ли не ощущала себя обновленной?..

Он убил жену, то есть женщину, связанную с ним навеки браком. Я не стану говорить вам ни о религиозном, ни о бытовом, ни о нравственном значении брачного союза. Со всех точек зрения возможен спор, возможно сомнение. Только для очень верующих и очень чистых сердцем брак может представляться до конца таинством… Все терпимо, раз нет посягательства на самую основу духовной личности человека. Все можно стерпеть и все можно вынести во имя любви, во имя семейного мира и благополучия: и несносный характер, и дурные наклонности, и всякие немощи и недостатки. Но инстинктивно не может добровольно вынести человек одного — нравственного унижения своей духовной личности и бесповоротного ее падения. Ведь к этому свелась супружеская жизнь Кашиных. Мягкость, уступчивость мужа не помогли. Наоборот, они все ближе и ближе придвигали его к нравственной пропасти. Он уже стал попивать вместе с женой, дети были в забросе. Еще немного, и он, пожалуй, делился бы охотно женой с первым встречным, не только с Василием Ладугиным… Он бы стал все выносить. Мрачная, непроглядная клоака, получившаяся из семейной жизни благодаря порокам жены, уже готова была окончательно засосать и поглотить его.

Но тут случилось внешнее событие, давшее ему новый душевный толчок. Умер любимый отец, предостерегавший его от этого супружества. Кашин почувствовал себя еще более одиноким, еще более пришибленным и раздавленным. В вечер накануне убийства он плакал, а жена, пьяная, плясала. Ночью случилось столкновение с женой, новая пьяная ее бравада: «Я к Ваське пойду!» И он не выдержал, «не стерпел больше», он зарезал ее дрянным столовым ножом, который тут же и сломался.

Тут было не исступление ума, не заблуждение больного мозга. Тут было нечто большее. Гораздо большее! И никакие эксперты, кроме вас, нам не помогут. Тут было исступление самой основы души, человеческой души, беспощадно растоптанной и истерзанной! Она должна была или погибнуть навсегда, или воспрянуть хотя бы ценою преступления.

Она отсекла в лице убитой от самой себя все, что ее втаптывало в грязь, ежеминутно и ежесекундно влекло к нравственной погибели. И совершил это ничтожный, слабовольный, бесхарактерный Кашин, совершил бессознательно. Так начертано было на скрижалях беспощадной и за все отмщающей судьбы. Он явился только слепым ее орудием.

Я повторяю снова: преступление Кашина выше, глубже, значительнее его самого. Он готов воскликнуть: «Неужели его сделал я?!» Недоумение его будет искренно. Если вы обрушите на него наказание, его понесет вот этот робкий, раздавленный судьбой Кашин, а не тот грозный убийца с исступленной душой, которая, не спрашивая его самого, сделала свое грозное дело. Дело это не исправишь, покойную не вернешь!

Перед нами печальный акт, совершенный человеком в состоянии того нравственного невменения, перед которым бесполезно и бессильно людское правосудие.

И не страшитесь, господа присяжные заседатели, безнаказанности для Кашина-убийцы!.. Ему предстоит еще вернуться к детям, которым он никогда не посмеет сказать, что сталось с их матерью… Дайте ему к ним вернуться. Среди искренней радости свидания для них, осиротевших, он понесет свое наказание».

Присяжные заседатели недолго совещались и вынесли Николаю Кашину оправдательный вердикт.

В зале суда в это время воцарился неописуемый хаос. Крики восторга и громкие аплодисменты понеслись отовсюду. Председательствующий вынужден был распорядиться даже арестовать некоторых из наиболее рьяных зачинщиков беспорядков, допущенных в присутственное место. По выходе из зала заседания присяжный поверенный Карабчевский был встречен овациями со стороны публики.

ДУЭЛЬ МАКСИМОВА

Во время рассмотрения этого выдающегося в уголовной практике дела зал Санкт-Петербургского окружного суда представлял собой редкую картину. Многочисленная избранная публика переполняла все места внизу и на хорах. Представители высшего света, блестящие офицеры Собственного Его Величества конвоя, масса нарядных дам, судебный персонал, адвокаты и прочие. В воздухе носился тонкий аромат духов.

Публика впускалась в зал только по билетам, причем около дверей дежурил усиленный наряд городовых и жандармов.

Заседание суда происходило весной 1902 г. под председательством господина Камышанского.

Слушалось без присяжных заседателей дело о подполковнике запаса Е. Я. Максимове, обвинявшемся в нанесении раны в поединке князю А. Ф. Витгенштейну, последствием чего была смерть князя.

Скамью подсудимых занимал среднего роста пожилой человек, лет 53, военной выправки, одетый в черную пару. Худощавое лицо его со стальными холодными глазами украшала небольшая острая бородка, подернутая сединой.

На вопросы председательствующего обвиняемый отвечал спокойно и с достоинством:

— Евгений Яковлевич Максимов, подполковник запаса, живу в Петербурге, женат, имею детей. Окончил полный курс классической гимназии, постоянное занятие — литература.

Читается обвинительный акт.

В 1901 г., 15 июля, в поезде Финляндской железной дороги возвращались из Шувалова в Петербург француженки Мюге, Грикер, Бера и Краво. Вместе с ними ехал также и один из их знакомых, сотник Собственного Его Величества конвоя, светлейший князь А. Ф. Сайн-Витгенштейн-Берлебург.

Все они мирно беседовали между собою в отделении вагона II класса, как вдруг в это же отделение вошел подполковник Максимов, одетый в статское платье. Пристально оглядев француженок, он прошел в следующее отделение и оставил дверь незакрытой.

Через некоторое время одна из дам заметила, что новый пассажир остановился недалеко от двери и упорно смотрит на нее. Другая француженка, обратив на это внимание, встала с дивана и захлопнула дверь.

В ту же минуту дверь снова отворилась, и подполковник Максимов, сделав несколько шагов, остановился в проходе.

Госпожа Грикер обернулась в его сторону и увидела, что он по-прежнему не сводит с нее пристального взгляда.

— Уж не хотите ли