Эти законы – моральные и юридические – не позволяют мужчинам «лепить пасочки», а женщинам – «перетекать из формы в форму». Как бы ни капризна была мораль, но ей удается заглушить зов природы. Право запечатывает сосуд пробкой, а мораль заливает пробку воском. И пусть «утечки» все равно неизбежны, но…

Но Нестор в своем грустном следовании из Раджаса к малозаметному муравейнику у забора под кустом смородины думал совсем не о моральных законах, господствующих доктринах и прочих очень важных вещах, которыми занимается Контора испокон веков. Он был далек сейчас от мыслей о кормчих человечества, об их нечеловеческих целях – Нестора терзала совсем иная мысль. И даже не мысль – чувство. Если бы Нестор не был Нагом, то в этом чувстве любой обнаружил бы признаки обычной ревности. Но Наг выше ревности, вернее – в стороне от нее, как в стороне от любых субъективных оценочных категорий – ведь инициация Нага сродни просветлению.

Но странная мысль уже ворвалась в разум, вытеснила все другие мысли из их исконной обители и взгромоздилась в самом удобном кресле, задрав ноги на стол. Мужчин природа обязывает набирать количество, женщин – искать качество. Может, Серега – друг детства и крестный отец – был выбран Ниной тогда не просто по наущению эриний, из мести, а как раз по тому самому первобытному зову Природы? А что это значит? А то, что Серега для Нины – лучший сосуд, форма, более приближенная к неведомому генетическому эталону.

Если бы Нестор вернул себе способность трезво размышлять, он улыбнулся бы: именно так терзает себя каждый мужчина, ощутив мелкособственнические уколы ревности. Но первое, что делает зловредная ревность с разумом, – лишает его способности трезво рассуждать. Окутанный облаком мрачных раздумий, Нестор рассеянно материализовался под кустом смородины. Но перевоплотиться не успел – помешал душераздирающий женский крик:

– Змея! Нестор! Нестоооор!

Нина резвой тенью метнулась в дом, ища защиты за толстыми каменными стенами, а Нестор быстро принял человеческий облик и крадучись направился следом, кляня себя за ротозейство и безалаберность: кто ему, Нагу Четвертого дна, мешал навести морок и воплотиться во Взвеси незримо, хотя бы во избежание вот таких вот казусов.

Подходила к концу длинная и насыщенная суббота.

Нестор никогда не был в лесу. Не в пригородных посадках шириною в десять деревьев, а в настоящем лесу. В таком, где можно встретить живого зайца, услышать, как токует глухарь, или замереть в страхе от волчьего воя. Где можно заблудиться, в конце концов. В таком лесу Нестору бывать не доводилось.

Поэтому сейчас он нервничал. Трава кое-где была упорядоченно примята, что могло означать тропинку. Нестор не знал, как выглядят тропинки в лесных чащах, но надеялся, что это именно она. Куда-нибудь да выведет. К распутному камню, например. Нестор усмехнулся. Указатель, пусть даже сказочный, действительно не помешал бы.

Стремительно темнело. Даже такие еле заметные признаки человеческого присутствия, как примятая трава, скоро вовсе перестанут быть видны. Нестор попытался «смотреть душой», как тогда, в Апокалиптическом туннеле, – не получилось. Видимо, в иллюзорном мире Бытия умение «видеть душой» работает иначе.

Надо что-то делать. Позвать на помощь? Почему-то такая мысль не казалась удачной. Лес был странным. Во-первых, деревья. Форма листьев, структура коры на стволах, размах ветвей, – все было знакомым, но в совокупности не давало даже намека на какое-то известное название. «И почему я не биолог?» – в который раз с досадой подумал Нестор.

Во-вторых, звуки. Их не было. Ни шелеста листьев, ни треска хвороста, ни фонового стрекота насекомых. Нарушить это загадочное безмолвие громким криком казалось кощунством. И Нестор молчал. Шел, отыскивая путь среди частых стволов, беззвучно опуская ноги в густой мох. Сейчас стемнеет, и дальнейшее движение станет не только бессмысленным, но и опасным. Нужно искать место для ночлега. Беда в том, что ночевать в лесу Нестору также не доводилось.

Был еще один выход – найти щель. Подошел бы любой лаз – звериная нора, паучья норка или муравейник. Любой нерукотворный путь, ведущий в Раджас. Следов человеческой деятельности, если не считать намека на тропинку, здесь не было, но и нерукотворных дорог Нестор пока обнаружить не сумел.

Он остановился, чтобы перевести дыхание. Глубоко вдохнул вязкий лесной воздух. Что-то было не так. Какой-то еле различимый чуждый элемент. Запах! Так пахнет дым – от костра? Или от лесного пожара? Ни единого порыва ветра. Тишь. Как же определить направление? Откуда пришел дым? Нестор рыскал носом, как заправский охотничий пес. Скорее всего – дальше по тропе, там, за густым кустарником.

Совсем стемнело. Луна, может быть, и царила среди звезд в эту ночь, но в этом лесу, под кронами, было совсем иное царство – безлунное, беззвездное, беспросветное. Нестор пробирался меж стволов почти наощупь. К счастью, чутье не подвело – беззвучие вдруг разломил треск, похожий на выстрел. Еще один, и еще. Нестор не сразу догадался, что так трещат поленья в костре. А вот и зарево за кустами в загустевшей темноте. Еще несколько шагов сквозь колючие стебли, и Нестор оказался на краю небольшой лужайки. В центре лужайки горел костер.

Резкие, точеные тени плясали вокруг. Пламя было неровным: то взымалось над головами тех, кто сидел у костра, то опадало и недоверчиво пряталось в трескучих поленьях. Свет рисовал на земле переменчивые контуры, в границах которых застыли темные фигуры. Нестор не мог сосчитать их количество – темнота отступала клочьями, а потом вновь возвращалась на утерянные позиции, поглощая людей. Нестор замер, невидимо и тихо, не решаясь предстать пред очи незнакомого собрания. Он, затаив дыхание, наблюдал, как иногда то одна, то другая фигура оживала, окунала в костер новую порцию пищи для пламени и вновь становилась недвижимым силуэтом.

Но вот очередной причудой в игре света и мглы, как вспышкой стробоскопа, была мгновенно выброшена напоказ, на авансцену, ближайшая к Нестору человеческая тень. Нестор увидел лицо даже не в профиль – всего лишь «в четверть», как говорят фотографы, но не мог не узнать знакомые глаза.

– Зоенька! – радостно прошептал он.

И Зоенька услышала. Она медленно завершила разворот, отчего оказалась сидящей спиной к костру. Ее лицо снова съела тьма, и фигура от этого перестала быть Зоенькой. Нестору стало страшно.

– Ты? – снова прошептал он.

– Я, – услышал в ответ. – Давно ждем.

И Зоенька опять обернулась к пламени – так в виртуальном музее показывают античные статуи, плавно вращая их перед наблюдателем на фоне черного бархата. Зоенька не залилась звонким смехом, не бросилась на шею, даже не позвала, не пригласила к костру. Нестору стало холодно. Он не решился сделать вперед ни шагу.

Вдруг Нестор понял, что странным образом он так и видит Зоеньку – ясно и отчетливо, как экспонат на выставке. Хрупкие плечи девушки скрывала черная – если восприятие цвета не обманывало – облегающая блуза, поверх которой, через левое плечо, был перекинут конец ткани такого же черного цвета. Складки ткани подчеркивали каждый изгиб грациозной фигуры. Это было сари. Неожиданно для самого себя Нестор вспомнил, как называют блузу, надеваемую под сари. Чоли. Точно – чоли.