Здесь возникает очевидный вопрос: отведал бы сам преподобный Кэрус Уилсон такой пищи? Разве он и миссис Уилсон, а также их юные отпрыски не вкушают изысканных обедов в Кастертонхолле, где на огромном столе красного дерева никогда не появляется тухлое мясо и подгорелый рис, а если бы и появились, их тут же с негодованием отправили бы вниз? Но, очевидно, это неправильный вопрос. Если бы мистер Уилсон просто был лицемером, то не внушал бы такой тревоги и недоумения. Лицемер по большому счету враль, и он знает об этом. Однако примечательной чертой мистера Кэруса Уилсона (и ему подобных, ибо он не одинок, никогда не будет одинок) является способность верить в некую истину и одновременно в ее полную противоположность. Он верит, что душе полезны страдания, всем душам полезны; но не верит, что они полезны для его души, и старается их всячески избегать. Только взгляните на эти щеки и губы, эти бедра и ягодицы — прямо диаграмма разделки туши.

Тем не менее жизнь этого человека лишена спокойствия. Постоянная необходимость уделять кому-то внимание мешает этому. Он покидает кухню (кухарка с радостью приседает в прощальном реверансе; благодарная почитательница мистера Уилсона, она все же чувствует облегчение — наконец-то можно хорошенько почесаться), а мысли вновь возвращаются к ремонту туфель. Нет, вызывать сапожника раз в две недели — расточительная система.

— Раз в месяц? — переспрашивает мисс Эванс. — Но, сэр, боюсь, что так — не столько сейчас, но когда наступит зима — у некоторых девочек обе пары могут прийти в негодность, а до следующего ремонта будет далеко…

— Не думаю, что это вероятно. Но если такое действительно случится, я надеюсь, что вы, мисс Эванс, не станете поощрять волнения среди девочек. Они просто должны проявлять терпение. Лишения, которые им придется перенести, весьма незначительны; истинный христианин их бы почти не заметил, а система станет гораздо экономичнее. Эй, человек, так готов мой экипаж или нет?

Сны Шарлотты: раньше они радовали, теперь пугают, но остаются по-прежнему яркими. Дебют горящей колыбели, как и ожидалось, состоялся вскоре после отхода ко сну, и звук его еще страшнее зрелища. Но в черном центре ночи эти четкие образы расплываются, и пришедшие им на смену размашистые формы опасности, угрозы и потери кружат над ландшафтами спящего разума Шарлотты. Эта безымянная опасность никогда не относится к Марии или Элизабет, быть может, потому, что они тихонько дышат в нескольких ярдах от младшей сестры. Шарлотта беззвучно кричит Брэнуэллу, Эмили и Энн, которые находятся далеко, но не настолько далеко, чтобы нельзя было, хотя и смутно, разглядеть нависающую над ними угрозу уничтожения: нечто похожее на гребень волны, что вот-вот спадет.

Они были на пустошах, там, где больше всего нравилось гулять Эмили. Их долго продержали взаперти, потому что дождь лил не переставая, но теперь стояла жара и только кое-где виднелись жирные дождевые капли. Внезапно раздался страшный шум, в ушах у Эмили зазвенело, словно кто-то хлопнул в ладоши прямо у нее в голове. Энн заплакала. Бэнни запрыгал вокруг, всматриваясь вдаль.

— Что это было? Гроза? — спросил он и сам же ответил: — Не думаю.

Сара Гаррс взяла их за руки и прижала к себе, так что дети уловили запах ее юбок и чего-то еще, возможно, пота.

— Тише, мисс Энн, ш-ш, ничего страшного не случилось.

— Земля! — завопил Брэнуэлл. — Чувствуете? Земля!

Она вся дрожала — так, будто сидишь на полу из деревянных досок, а мимо кто-то шагает.

— Это конец света, — сказал Брэнуэлл. — Тише, тише!

Но Сара и сама выглядела так, будто вот-вот расплачется. И Эмили — тоже; да, у нее появилось ощущение, будто слезы застыли в том месте горла, где они обычно растут (семена слез), но в то же время она чувствовала, что может рассмеяться, или закричать от радости, или упасть в обморок. И тут какой-то мужчина действительно закричал, но не от радости. Он спускался по тропинке, ведя за собой мула, и кричал, чтобы они возвращались домой, что в Кроухилле прорвало болото и теперь сюда несется мощный поток грязи, который ничто не может остановить. Он снова и снова бил мула, пытаясь заставить животное поскорее спуститься с холма. Сара сказала:

— Бегите! — И они побежали, побежали так, как им обычно запрещали бегать, потому что можно было упасть. Тогда это было неправильно, а теперь верно: со всех ног, прямо под откос, по вереску. Эмили видела церковь и крышу их дома, которые как будто играли в чехарду перед ее глазами. Она бежала, не чувствуя дождя, падавшего быстрыми шлепками на ее лицо, словно на кожу сыпались мокрые листья. Церковь и дом были далеко. Эмили поймала руку Энн и предложила игру, сказав:

— Энн! Давай, кто быстрее добежит до вон того ручья.

Ведь если это конец света, Энн не следует знать, потому что она слишком маленькая. Один раз Эмили оглянулась: на вершине Кроухилла все переменилось, земля двигалась, точно облака, а ей всегда нравилось наблюдать за движением облаков, когда она лежала на жесткой траве и наблюдала за жизнью неба. Но это была земля. Эмили видела, как она, грандиозная и прекрасная, громадной змеей скользит по вершине холма, заставляя ловить ртом воздух и кричать от страха. Ты знаешь, что она вот-вот собьет тебя с ног и лишит жизни, ты не хочешь этого, но часть тебя говорит: «Я хочу остаться, стоять и смотреть, позволить ей добраться до меня». А когда они добежали до безопасного места, которым послужил старый амбар, и Сара затолкала их внутрь и прижала спинами к толстой каменной стене, не забыв поблагодарить Бога, Эмили начала всхлипывать. Она плакала и плакала, хваталась за Бэнни и Энн, целовала их и думала: «Дом — вот все, чего я хочу. Мой дом и безопасность тех, кого я люблю». А потом с ними был папа, он искал их; он все повторял:

— Слава Богу! Слава Богу!

А Эмили пыталась заглушить тоненький голос в голове, который шептал: «Жалко, что это не был конец света, ведь тогда можно было бы увидеть, о, можно было бы увидеть, что дальше».

Минуя огражденную дорогу из Стэнбери по пути в Хоуорт, мистер Эндрю, хирург, замечает впереди легко узнаваемый черный силуэт: низко надвинутая шляпа, шарф до самых ушей, точно бутылка с бурлящей смесью, прочно закупоренная.

— Мистер Бронте, не хотите ли составить мне компанию?

Обзаведясь двуколкой, мистер Эндрю немного стесняется: учитывая расстояния, которые ему приходится преодолевать, навещая пациентов, это весьма полезное приобретение, но… с другой стороны, посмотрите на мистера Бронте, он старше, а всегда пешком. Наверное, наука на шаг впереди: здравый смысл носят колеса, а веру — ноги.

— Спасибо, мистер Эндрю. О, чудесный костюм. Вы, конечно, слышали о вчерашнем бедствии?

— Да-да, прорыв болота. Большая удача, что никого не смыло.

— Мои собственные дети были на пустошах, когда это произошло. Воистину счастливое спасение. — Глубоко посаженные глаза мистера Бронте блестят, он взволнован. — Я только что из Кроухилла, ходил лично осмотреть место происшествия. Оказалось, что я не один. Множество экипажей: народ приехал поглазеть и поудивляться. Но все к лучшему, поэтому будем надеяться, что они воспримут не только представление, но и мораль.