Молчание.

— Говорят, у Бога хипповая прическа.

Молчание.

После плановой прививки во время эпидемии гриппа:

— Говорят, Бог тоже колет себе мертвых микробов, чтобы они плавали в его крови и защищали от разной заразы.

Молчание.

— Говорят, если бы Бог водил машину, то выбрал бы спортивный «форд-лтд» семьдесят третьего года выпуска с бордовым откидным верхом, кожаным салоном и скошенными задними боковыми окнами.

— Передай-ка лучше маргарин, ворюга.

Я вновь существовал.

Полночь. Поминки позади. Ходил ли я на них? Да. Я даже выбрал наименее грязный костюм, приглушил одеколоном ненужные запахи и в меру сил старался выглядеть прилично. Но прежде мы с Джойс поехали за мамой. Ее квартирка находится около Лонсдейла, в новом блочном доме, построенном в стиле Тюдоров. Там есть ванна с гидромассажем, оптиковолоконная связь с миром, а во дворе — неискренняя надпись с наилучшими пожеланиями. Мама — единственная в доме, у кого нет детей, и соседи, узнав, что к малышам она равнодушна, сидеть с ними не рвется и, пожалуй, слишком много пьет, начали ее избегать. Когда я вошел в квартиру, мать сидела перед телевизором. На плите в консервной банке кипел суп — так давно, что превратился в тягучую несъедобную массу. Я кинул банку в раковину, где она яростно зашипела.

— Привет, мама.

— Здравствуй, Джейсон.

Я сел, наблюдая, как мать возится с Джойс. Хорошенько потрепав ее, она сказала:

— Лучше я все-таки останусь.

— Как скажешь. Потом расскажу, что там было.

— Какой приятный вечер сегодня. Теплый.

— Да.

— Пойду посижу во дворе. — Она взглянула на небо через застекленные двери. — Погреюсь на солнце.

— Я посижу с тобой.

— Нет, ты езжай.

— Тогда пусть Джойс с тобой останется.

Мать и Джойс воспряли от моих слов. Джойс любит присматривать за мамой; видно, быть собакой-поводырем заложено в ее генах, а со мной не так интересно — я и сам могу о себе позаботиться. Мама же сполна удовлетворяет потребность Джойс кому-нибудь помогать. Вот и хорошо.

Вечер стоял действительно теплый: август — единственный месяц, когда в Ванкувере постоянно хорошая погода. На улицах светло даже после заката. Парит так, что кусты и деревья по сторонам дороги, казалось, плавятся в микроволновой печи. Видимость на дороге — будто в компьютерной игре. От пыльцы воздух становился густым, почти жидким, однако царапал выставленную в окно руку, как песок. Я поразился, насколько сегодняшний день точь-в-точь повторял день смерти Кента.

Да и место то же самое. Я свернул на повороте и увидел отца: он стоял на коленях в мятом (видно даже на скорости семьдесят миль в час) похоронно-черном костюме. Отец… Он родился в долине Фрейзер в семье голландских фермеров-меннонитов[7], чьи правила, надо полагать, были для него недостаточно строгими. Поэтому Редж отыскал свой собственный религиозный путь и прошагал по нему, одинокий и несчастный, через все семидесятые. Удивительно, что он не заработал рак от постоянных стрессов. Редж встретился с матерью, когда она продавала пончики в «Наффиз Донате» — магазинчике по соседству со страховой компанией, где мой будущий папаша высчитывал вероятность и время смерти клиентов. Мать выросла на равнинах Ричмонда — теперь там все застроено домами в стиле Тюдоров. Ее смена в пончичной на три часа совпадала с рабочим днем отца. Поначалу ей нравились его сильные чувства и кажущаяся простота — чего только не творит с нами природа! — а отец, наверное, видел в ней белый лист, который можно изрисовать своей мазней.

Я остановился, чтобы посмотреть, как он молится. (Хотя после смерти Шерил я равнодушен к молитвам.) Из-за кустов ракитника едва проглядывали очертания его белого «форда». Стоя на коленях на обочине пустынной дороги, Редж походил на одинокого паломника. Глупый старик! Он распугал, оскорбил и предал тех, кто должен был остаться в его жизни. Одинокий, озлобленный, гордый псих. Но ведь и я стал таким же. Я горько смеюсь над этой иронией судьбы. Спасибо тебе, мать-природа.

На школьной стоянке меня посадили в полицейскую машину, предварительно постелив на заднее сиденье кусок брезента, и отвезли домой без всяких сирен. Когда я вошел через заднюю дверь на кухню, мать вскрикнула. На столе, около терки для сыра, стояла открытая бутылка «Кохлуа», и я понял — мама уже набралась. Уверен, что полицейским тоже все было ясно.

Мать не слышала новостей ни по телевизору, ни по радио, поэтому легко представить ее потрясение при виде меня, измазавшегося в чем-то темно-красном. Я же хотел только смыть с себя чужую кровь. Поэтому поцеловал ее, сказал, что со мной все в порядке, и пошел в ванную, оставив полицейских распространяться о случившемся. После укола успокоительного я мыслил ясно и трезво. Слишком трезво. Пока я раздевался, меня, непонятно почему, мучил вопрос: чем мать занимается каждый день? Она не работала, а значит, сидела дома между плакучими японскими кленами с одной стороны и замшелыми крышами домов — с другой. От такой скуки с ума сойти недолго. К моим семнадцати годам некогда разговорчивый Редж общался исключительно со своим Богом — столь строгим и требовательным, что из всех людей на земле только у моего отца (и, может быть, Кента) был шанс попасть в рай. Пару лет назад мать за обедом сказала: «Ты только представь, каково человеку считать, что вся его семья отправится в ад. А ведь твой отец искренне в это верит. Мы для него уже умерли. Мы — привидения».

Раздевшись для душа, я увидел, что засыпал пол в ванной крупинками засохшей крови. Я скатал одежду в клубок и выкинул ее через окно на задний двор, чтобы ночью ее утащили еноты. Я встал под струи воды, поражаясь, насколько спокойным и рассудительным сделал меня укол на стоянке. В таком состоянии я без труда посадил бы «боинг» с сотней пассажиров на борту. С неумолимой логикой новоиспеченного наркомана, я уже думал, где бы достать следующую порцию лекарства. Все лучше, чем думать о смерти Шерил.

Когда я вернулся в гостиную, мать замерла перед телевизором, а полицейские оживленно переговаривались по рации. Мама вцепилась в мою руку, и, стоя рядом с ней, я смотрел репортаж с места происшествия. Эти кадры до сих пор преследуют меня, словно их все еще предстоит полностью осознать. От маминой хватки мои пальцы побелели. Как бы я себя, интересно, вел без волшебного укола?

— Нам нужно поговорить с вашим сыном, мэм.

Через гаражную дверь в дом вошел Редж.

— Джейсон?

— Со мной все нормально, пап.

Он оглядел меня с головы до ног, и на его лице промелькнуло раздражение. Причина не замедлила себя проявить.

— Ну что ж. Хорошо. В школе миссис Эллиот сказала, что ты не ранен и тебя отвезли домой.