— Собака!..

Он с подозрением поглядел на Бай Чунси: как эти листки попали к нему? Глянул на конверт: «Генералу Чан Кайши». Вот оно что! Письма, адресованные ему официально, сначала поступали в канцелярию штаба, там их вскрывали, читали и отбирали для главнокомандующего лишь наиболее важные. Конверт вскрыт. Значит, прочел не только Бай. Позор! Потеря лица!.. Ибо письмо было от старшего сына Чана — Цзинго, и прислано оно из Москвы. Долго же добиралось…

Сын писал:

«Чан Кайши!

Я думаю, ты не послушаешь того, что я буду говорить, не захочешь читать это письмо, но я пишу последнее тебе письмо, мне все равно, прочтешь ты или нет. Сегодня я хочу повторить твои слова, помнишь, ты писал мне: «Я знаю только революцию и готов умереть за нее». Я отвечу тебе теперь: «Я знаю только революцию и больше не знаю тебя как отца»…»

Красная собака!.. Плохой сын плохой матери!.. Неслыханное для китайца оскорбление: сын отрекается от своего отца! Намеренно и письмо послал по почте, чтобы прочли его все!..

С трудом пересилив себя, Чан стал читать дальше:

«…Твои прошлые поступки обратны нынешним действиям. Но я стал революционером, и поэтому ты мне враг. Ты стал таким же контрреволюционером и милитаристом, как Чжан Цзолинь. Ты расстрелял в Шанхае рабочих. Буржуазия во всем мире аплодирует тебе: «Молодец, Чан Кайши!» Ты получаешь от империалистов деньги за свое предательство. У меня нет надежды, что ты сможешь свернуть со своего пути. Мои товарищи спрашивают меня, как я теперь отношусь к тебе. Я отвечаю им так: «Перейдя в стан контрреволюции, он стал моим злейшим врагом. Между нами как между сыном и отцом все кончено». И ты, Чан Кайши, знай: если мы с тобой встретимся, то встретимся только как враги…»

Чан швырнул листки на пол:

— Красная собака! Из трех смертных грехов самый тяжелый — нарушение сыновнего благонравия!

Его нижняя челюсть выпятилась сильнее, чем обычно, обнажив острые зубы.

Генерал Бай придавил сапогом листки:

— Прислать Ла Шена? Вы вырываете сына из своего сердца?

Формула «вырвать из сердца», а заодно и предложение прислать Ла Шена, специалиста по тайному умерщвлению, требовали подтверждения того, что Чан Кайши вынес своему сыну смертный приговор. Склонив голову к левому плечу, Чан зло глянул на генерала. Обрадовался, жирный курдюк!.. Теперь потрясет по всем закоулкам… Сын проклял отца. Позор!.. Да, первой его мыслью было: «Смерть отступнику!» Генерал Бай отгадал ее. Но по конфуцианскому вероучению род не должен иссякать, и долг потомков — заботиться о душах предков, иначе им неуютно будет в вечной жизни на небе. Старший же сын — «чжун-цзы» — «сын могилы», на него и возложена обязанность совершать жертвоприношения в усыпальнице отца.

Не в силах побороть раздражения, Чан Кайши молча, похлопывая стеком по голенищу сапога, прошелся по кабинету. Снова остановился у балкона.

Как душно!.. Многоярусные облака будто спрессовали воздух, приплющили здания и деревья к мокрой земле. Балконная дверь распахнута настежь, но запах противомоскитных свечей не выветривается из кабинета, а лишь смешивается с одуряющим ароматом магнолий из сада и тошнотворным запахом бобового масла от солдатских кухонь за оградой.

Чан расстегнул пуговицы френча. Чего солдаты копаются там, у столба?.. Полуобнаженный человек поднял руки. Кажется, что-то выкрикивает. Голоса его не слышно. Но вот раздается хлопок. Наконец-то!..

Он успокоился.

Нет, к старшему сыну, как, впрочем, и к младшему, он особых чувств не испытывал. Много лет назад он без сожаления отослал в деревню вместе с первой женой и их. Но от второй жены детей не было. Не будет детей и у Мэйлин. Кто же продолжит его род?.. Письмо Цзинго не задело его сердца. Оно было оскорбительно тем, что сын посмел нарушить вековые традиции, а китаец всегда должен оставаться китайцем. Ничего. Образумится. Годы возьмут свое. Хотя не сам ли он учил сына быть беспощадным при достижении поставленной цели?.. В одном из немногих своих писем к старшему сыну, сравнивая себя с древними героями, которые были полны решимости пожертвовать всем для избранного дела, Чан Кайши привел пример: когда отец первого императора Ханьской династии был взят в плен, то захвативший его полководец стал угрожать императору смертью отца, если тот не отведет свои войска; император ответил, что он лучше съест суп, сваренный из тела отца, чем подчинится воле противника. Не пошли уроки впрок… Или как раз наоборот — Цзинго чересчур хорошо усвоил их?..

Нет, принимать поспешных решений Чан Кайши не будет.

— Цзинго оторвался от родной земли и поэтому забыл ее законы. Но он еще очень молод. Он одумается и замолит передо мной свою вину. — Чан повелительно показал стеком на рассеянные по полу листки. — Предай огню эти строки, написанные желчью. И никогда не напоминай мне о них. Я их забыл. Советую забыть их и тебе.

В его голосе прозвучала неприкрытая многозначительная угроза. С мстительным злорадством он наблюдал, как рыхлый Бай Чунси, трудно согнувшись, собирает с полу листки. Гнется!.. Как блестит его змеиный взгляд!.. Хоть брови надвинуты на глаза, а не могут притушить блеск, выдающий тайное честолюбие и зависть. А еще не так давно позволял себе насмешки над Чаном, разваливался в его присутствии в кресле, перебивал заносчивыми репликами на военном совете. Сам метил на пост главнокомандующего. Соперник. Чан Кайши потому и назначил его начальником штаба, чтобы отстранить от командования корпусом — реальная военная сила опасна в таких руках. И чтобы все время держать под наблюдением. Хотя и здесь, в штабе, Бай Чунси рад подбросить ему дохлую крысу.

— Я жду высокого гостя. По всей вероятности, он приедет один. Позаботься, чтобы его встретили по ритуалу «да цзянь». Пусть слуги отворят средний вход.

В каждом дворце по фасаду непременно имелось три входа. Средний открывался лишь для посетителей, равных хозяину по положению или превосходивших его. В любом случае распахнутая средняя дверь свидетельствовала о высоком знаке внимания к гостю.

Бодигар отворил ворота и впустил на дорожку, ведущую к дворцу, невысокого полного мужчину. Макушку его гладко бритой головы прикрывала круглая шапочка. Одет он был в серый халат с широкими рукавами и традиционную короткую куртку-курму со стоячим воротником и шнурками вместо застежек. В руках у гостя не было ничего, кроме сандалового веера. Верзила-бодигар почтительно следовал за незнакомцем на отдалении, привычно положив правую ладонь на рукоять маузера в открытой кобуре.

Чан Кайши дернул шнур колокольчика. В дверях в низком поклоне согнулся дворецкий. В его сопровождении Чан