Битва при Вуйе в 507 г. была несколько более ожесточенной. В ней Хлодвиг и его многочисленный ост, возможно, численностью в 20 тыс., в который опять входили рейнские франки, противостоял осту вестготского короля Алариха, поддержанному римлянами под командованием Аполлинария, сына Сидония. Хлодвига, отныне христианина, который по пути к полю сражения строго велел воинам чтить владения святого Мартина, Бог ни на миг не оставлял своей помощью. Готы потерпели поражение во фронтальном столкновении, тем не менее после смерти вражеского короля Хлодвиг подвергся ответному нападению — два вражеских воина внезапно с яростью налетели на него и ударили копьями с двух сторон; но он избежал смерти благодаря панцирю и коню, иначе говоря, благодаря тому, что на какое-то время отступил, и своей экипировке всадника. Его неуязвимость предвосхищает здесь неуязвимость средневековых рыцарей, которых было трудно пронзить насквозь и которые часто спасались бегством вскачь…

Чтобы завершить захват Галлии[26], сыновья Хлодвига в 531 г. овладели королевством бургундов при помощи одной клики бургундской аристократии. Таким образом, Франкия включила в себя две аннексированные территории — Аквитанию и Бургундию. Чисто римская, сенаторская аристократия сохранила там больше авторитета и специфических черт, но даже там она старалась носить варварский военный костюм и усваивать некоторые обычаи варваров. Это была аристократия крупных собственников; они порой делали церковную карьеру, прежде всего в качестве епископов вроде Григория Турского, а иногда, без всякого стеснения, служили меровингским королям в качестве патрициев, герцогов, референдариев. В VI в. они будут выглядеть столь же мстительными и воинственными, как и «франки», с которыми их свяжут союзы либо соперничество в зависимости от родственных отношений и принадлежности к группировкам.

Упадок городов и торговли, даже если он не был повсюду одинаковым, превратил мир поздней Античности (III—IV вв.) в мир по преимуществу сельский, несомненно, менее простой и грубый, чем древняя Германия, — но более, чем империя сотого года. Многие марксисты уже к этому времени относят первый период «феодализма»; они правы, даже если такая характеристика несколько схематична, — ведь знать, уже сеньориальная, все больше подчиняла себе более или менее порабощенных крестьян, в то время как городские классы хирели, а государство приходило в некоторый упадок. В этом смысле перед нами мир аристократической «свободы», где не слишком странно было бы встретить какие-то проторыцарские черты.

В поздней империи еще существовали государственные служащие, которых Диоклетиан разделил на две «службы» (milices), причем символом обеих служили «перевязь» (или «пояс», cingulum) и «меч», обе подчинялись правилам и обе были почитаемы. Некоторые франки делали карьеру на военной службе, становясь командирами, достойными этого названия. Но с V в. римские титулы и инсигнии получали, скорей, вожди и князья народов, оставаясь для своего народа королями оста и plaid'a, как сам Хлодвиг. А в VI в. господствующий класс, элита, уже не знал иного разделения функций, кроме как между высшим духовенством и светской аристократией. Италийский поэт Венанции Фортунат, прибывший в Галлию служить и угождать королям и лейдам, мог около 570 г. сочинить хвалебную песнь в честь герцога Лупа, лейда короля северо-восточных земель (Сигиберта I), превознеся его достойную личность. Этот герцог был свежеиспеченным франком, но рассказы Григория Турского явственно показывают, что он прибегал к мести и владел укреплениями, невзирая на свое галло-римское происхождение. Об этом происхождении упоминает Фортунат, вместе с тем давая понять, что Луп, как и другие лейды, по образцу королей располагал властью скорее «общей», полиморфной, неспециализированной и более социальной, чем чисто институциональной — в общем, средневековой, сеньориальной властью. Фортунат не упоминает высших органов управления поздней империи; в Лупе он, скорей, видит знатного человека, «наследника старинного мужества римского племени», и хвалит его: «При оружии вы ведете сражения; в мирное время отправляете власть». И еще: «Победитель, вы покрыты пбтом под грузом кольчуги, и вы мерцаете в облаке пыли». В целом Луп воплощает некий германский идеал римлянина.

Итак, Венанции Фортунат был восприимчив к блеску оружия, но хвалить войны предпочитал в поэмах, написанных на варварском языке (о которых он упоминает, но которых у нас нет). Его регистр — это скорее хвала мудрости, мягкости, справедливости, причем у всех королей и лейдов, у которых он искал милости. Королю Хильперику, внуку Хлодвига, он в 580 г. адресовал длинный дифирамб: «король, славный своим оружием, и потомок великих королей», «опора отечества, его надежда и покров в боях», вполне достойный своего пророческого имени, которое «на варварском языке» означает «смелый помощник», он — «ужас фризов и свебов» благодаря боевым действиям на границе, правду сказать, достаточно рутинным. «А что сказать, государь, о вашем правосудии?» Только одно: «от вас никто не уходит обделенным, если он просит о том, что справедливо».

Не забывает Фортунат и Фредегонду, достойную и блестящую, превосходную помощницу своего царственного мужа[27]. Любопытно сопоставить с этим, как Григорий Турский, кстати, друг Фортуната, в своей «Истории» разоблачает все изъяны этой царственной четы… Но, возможно, поэт Фортунат — не низкий льстец: некоторые похвалы, в конце концов, звучат и как наказы, ловкие напоминания о том, чего общество, Церковь ждет от королей и магнатов. И нельзя сказать, чтобы идеалы историка Григория были совсем непохожи на идеалы Фортуната. У короля Хильперика, которого Григорий слишком хорошо знал, или у лейда Гунтрамна Бозона, который был с ним слишком откровенен, турский епископ подчеркивает поступки, не отвечающие идеалам верности и справедливости, вместе с тем отмечая отдельные проявления мужества. У королей Сигиберта и Гунтрамна, родных братьев (и часто врагов) Хильперика, он находит истинные достоинства: мужество, милосердие и справедливость.

Так что VI в. у франков не был лишен идеалов, и на основании «Истории» Григория Турского не следует его априори считать более испорченным, чем другие века, не нашедшие столь сурового хулителя и описателя, который бы оставил столь многословный (и перегруженный) текст. Кстати, даже в знаменитейшем шаржированном портрете Хильперика, которого автор называет «Нероном и Иродом нашего времени», приведены ли обвинения по адресу короля, убедительно подтверждающие эту шокирующую формулировку? Он совершал грабежи, «несправедливо» наказывал богачей, боролся с непомерным расширением церковных владений; он говорил правду о некоторых епископах, называя одного «утопающим в роскоши», другого «кутилой» — конечно, невежливо, но с франкской прямотой, которая может вызвать у нас скорей улыбку, чем содрогание. Григорий Турский высокомерно отзывается о его нескладных латинских стихах и неправильных литургических гимнах, но сам факт, что король их сочинял, показывает, что это не был мужлан, грубый воин, невежественный и бесчувственный по отношению к Богу. Хильперик был неспособен совершить столько зла, как Нерон или Ирод, уже потому, что его королевская власть, несмотря на сохранение остатков римской административной структуры, оставалась слабой по сравнению со «свободой» Церкви и аристократии.