в конце концов ученик не обретет сатори, который отметает любую тень сомнения и неопределенности. Есть некоторые сходства между сатори и «неожиданным обращением» христианства. Уильям Джеймс дает несколько замечательных примеров в своей работе «Многообразие религиозного опыта», и будет интересно сравнить их с записями, оставленными учителями дзен. Джеймс приводит в пример человека, который пытался молиться, и всякий раз, когда он взывал к богу, он чувствовал, будто что-то его душит.

«Наконец я услышал: „Искупи свои грехи, ибо ты в любом случае умрешь, если не сделать этого“. Я в последний раз попытался воззвать к богу о милосердии – с тем же ощущением удушья, но с решимостью закончить все же мольбу, если я задохнусь и умру; и последнее, что я помню – как тогда я падал на землю, и эта невидимая рука на моем горле… И когда подошел я к самим небесам, казалось, они распахнулись передо мной и пролили лучи света и великолепия. И они сияли не одно мгновение – весь день и всю ночь целые моря света и великолепия, казалось, разливались в моей душе. О, как я изменился, и все стало таким новым! Мои лошади и свиньи – и все изменилось!»

Джеймс показывает, что неожиданному обращению почти всегда предшествует чувство глубокого отчаяния, несчастья – в некоторой степени похоже на тупик последнего коана. Он замечает, что протестантская теология со своим основным акцентом на греховность и слабость человека особенно подходит под этот тип опыта. «Будучи в глубочайшей меланхолии, „я“, которое сознательно есть, ничего не может поделать. Оно совершенно ни с чем, без ресурсов, и никакая работа, которую оно может сделать, не поможет». Затем происходит полное подчинение Богу, которое в некотором роде похоже на то, как Хакуин описывает это «отпустить». Французский протестант Адольф Моно рассказывает о своем опыте обращения: «Отказываясь от всех заслуг, от силы, оставляя все свои личные ресурсы и признавая, что не имею право на Его милосердие, только на свое собственное страдание… Я молился так, как никогда в жизни не молился». Многие новообращённые рассказывали о результатах этого конечного отказа как о совершенно новом взгляде на жизнь, благодаря чему все преобразуется и наполняется великолепием Бога. Здесь интересно провести параллель с записями учителей дзен о последствиях сатори. Хакуин говорит: «Это все равно, что пить воду и самому знать, что она холодная. Это будет неописуемая радость». В то же время другой, уже упомянутый учитель, более чутко говорит: «Когда я посмотрел вокруг, вверх и вниз, целая вселенная ‹…› явилась немного в другом виде: что раньше было противно ‹…›, казалось, теперь исходит из моей собственной внутренней природы, а сама она осталась яркой, истинной и прозрачной». Другой выразил это в стихе:

О, какой это редкий случай,

И за него я не отдал бы десять тысяч монет!

Шляпа у меня на голове, да котомка за спиной,

Свежий ветерок и полную луну несу с собой.

Мы можем увидеть, что что-то совершенно новое появилось в обычной грибовидной шляпе монаха, его котомке, ветре и луне. А здесь – история учителя Яошань[53]:

Как-то вечером он забрался

Прямо на вершину одинокой горы,

Показавшуюся из-за облаков луну он узрел

И так тепло рассмеялся!

И еще раз вспомним о Пан Юне:

Как это изумительно и невероятно,

Настоящее чудо!

Черпаю воду, а ношу горючее.

Обратившись к христианству, мы видим нечто похожее в отрывке, приведенном Джеймсом:

«Я молил о милосердии и ясно осознавал прощение и обновление моей природы. Поднимаясь с колен, я воскликнул: „Ушло все старое, и все стало новым!“ Это было как будто ты входишь в новый мир, обретаешь новую форму существования. Природные объекты превознесены, мое духовное видение до того очистилось, что я стал видеть красоту во всем материальном во вселенной, и в деревьях раздавалась небесная музыка».

Но учителя дзен куда более таинственны и сдержанны, когда упоминают радость от своей новой жизни. По какой-то причине они не так серьезно относятся к ней, как это делают христианские мистики, и очень редко говорят о восторге, который испытали, когда обрели столь бесценное сокровище. Они очень живо опишут мгновенную вспышку просветления, которая, кажется, встряхнет всю вселенную, но на то, что последует затем, они лишь дают намеки, а говорят в очень прозаичной форме. Поэтому Чжао Бянь[54] пишет об этом так:

Внезапный раскат грома,

двери разума распахнулись,

И вот сидит старец (природа Будды)

во всей своей простоте.

Затем они говорят о своем осознании как о самом простом деле, ведь их цель – показать дзен как нечто совершенно естественное, тесно связанное с каждодневной жизнью, а Будда – всего лишь «старец во всей своей простоте». Он был там все это время, ведь его дом – обычная жизнь. Но никто не узнает его!

В дзен есть одно известное сказание, которое очень кстати обобщает это особое отношение к жизни. В нем говорится, что для тех, кто ничего не знает о дзен, горы – всего лишь горы, деревья – всего лишь деревья, а люди – просто люди. После недолгого изучения дзен можно осознать пустоту и мимолетность всех форм, и горы перестают быть горами, деревья – деревьями, а люди – людьми, ведь пока незнающие люди верят в реальность объективных предметов, отчасти просветленные замечают, что это всего-навсего видимость, что в них нет постоянной реальности, а потому они пролетают мимо, как облака. В конце сказания говорится, что для того, кто полностью понял дзен, горы снова становятся горами, деревья – деревьями, а люди – людьми.

Хотя главные особенности сатори и неожиданного обращения похожи, их достигают и объясняют разными способами. В первую очередь, считается, что обращение исходит от внешнего Бога к существенно испорченному человеку, а сатори – это осознание своей собственной глубочайшей природы. Обращение происходит тогда, когда что-то приходит извне и преобразует мир, а сатори – это видение мира таким, какой он есть на самом деле. Для дзен сверхъестественное – естественно, в то время как для христианства – это нечто, не свойственное природе вообще. Иногда благосклонностью Бога это передается природе, небеса опускаются на землю и заменяют природу. Но в дзен нет разделения на небо и землю, естественное и сверхъестественное, человека и Бога, материальное и