С помощью своих нехитрых приемов Нольвенн заставила Дюпена примириться даже с не самыми симпатичными чертами бретонцев – с их пресловутым упрямством, своеволием, крестьянской хитростью, их сочетанием немногословности с редкой болтливостью, с их любовью к сравнительным и превосходным степеням. Нольвенн рассказала Дюпену, что Бретань – это крупнейший в мире производитель артишоков. Второй регион мира по мощности приливной волны – до четырнадцати метров! Бретань отличается небывалым разнообразием национальных костюмов – шестьдесят шесть, и тысяча двести разновидностей. В Бретани вылавливают больше всего тунца в Европе (Конкарно). Здесь добывают больше всего в Европе водорослей. Здесь издается самая читаемая во Франции газета – «Уэст-Франс». В Бретани самая высокая концентрация исторических памятников на квадратный километр. Здесь самое большое разнообразие видов морских птиц в Европе. Ну и не забудем еще более или менее почитаемых до сих пор семь тысяч семьсот семьдесят святых, покровительствующих любой мыслимой мелочи; святых, о которых, вероятно, никогда не слышали ни Бог, ни мир. Были и другие цифры, не столь впечатляющие, но звучавшие музыкой для чувствительной бретонской души – например, что бретонцев целых четыре миллиона, а Бретань занимает одну шестую часть территории Франции. Не так уж много, думал по этому поводу Дюпен, и, пожалуй, это даже хорошо.

Несмотря на то что поначалу Дюпен очень болезненно переживал переезд из Парижа на край света, он давно начал становиться «немного бретонцем» (хотя этот чистокровный потомственный парижанин ни за что не признался бы в этом ни себе, ни окружающим), как убеждала его Нольвенн, когда он, по ее просвещенному мнению, делал успехи на этом пути. Тем более что в своих суждениях о «парижанине» она – в его же собственных интересах – проявляла двойную строгость. Впрочем, все эти похвалы были достаточно поверхностны, и сам Дюпен не питал на этот счет никаких иллюзий. Даже если бы он женился на бретонке, наплодил бретонских детишек и провел здесь остаток своих дней, он бы навсегда остался здесь «чужаком». Даже через два-три поколения местные уроженцы называли бы его потомков «парижанами».

К вечеру городок осветился поистине магическим светом. Цвета изумительным образом стали четче, теплее и мягче одновременно. Стали преобладать золотистые тона. Заходящее солнце в последние часы своего пребывания над горизонтом, видимо, решило придать миру таинственность. Так, во всяком случае, казалось Дюпену. Было такое впечатление, что все предметы не освещались солнцем, а сияли своим собственным внутренним светом. Дюпен нигде не видел такого света, как в Бретани. Наверное, именно этот невероятный свет и притягивал в Бретань полчища художников. Ему самому было немного стыдно того, что и он – по преимуществу житель огромного города – подпал под это колдовское очарование (он должен был признать, что это в последнее время случалось с ним все чаще и чаще).

Дюпен подошел к «Сентралю». Кто-то повесил над входом в отель большую, написанную от руки картонную вывеску: «Ресторан временно закрыт. Отель открыт». Эта надпись выглядела как крик отчаяния. Комиссар свернул в улочку, огибавшую отель справа, и подошел к литой железной двери, выходившей во двор гостиницы. Он тотчас оказался в полном одиночестве. С площади и центральных улиц сюда не забредал ни один человек. Не был слышен отсюда и уличный шум. Дверь была заперта и опечатана. Криминалисты поработали на славу. Похоже, что этой дверью пользовались исключительно редко, если вообще пользовались.

– Господин комиссар, я здесь!

Дюпен растерянно обернулся. Кадег стоял всего в двух шагах, во дворе отеля.

– Я вижу. Идемте внутрь.

В отеле царило призрачное безлюдье. У стойки портье как потерянная стояла одна из горничных. Дюпен даже не попытался вспомнить ее непроизносимое бретонское имя. Девушка, намотав прядь волос на палец, казалось, была погружена в свои мысли и лишь на мгновение обернулась, когда Дюпен с Кадегом вошли в вестибюль.

– Где наши коллеги из Понт-Авена? Я имею в виду полицейских, дежуривших здесь. Они дозвонились до Деркапа? – спросил Дюпен, обернувшись к Кадегу.

– До Деркапа, к сожалению, дозвониться не удалось. В отеле, где он остановился вначале, его уже нет. Аржваэлиг ушел, он отдежурил уже больше суток. Боннек пока здесь, опрашивает свидетелей. Оба сегодня хорошо потрудились. Мы с ними прекрасно поладили.

– Очень хорошо, очень хорошо.

Дюпен произнес это с торжественной многозначительностью. Деркап всегда оставлял за себя добросовестных людей.

– Мы опросили людей насчет последних дней Пьера-Луи Пеннека, но не выяснили практически ничего интересного. Надо ли было это делать?

– Безусловно.

Дверь в выглядевшую довольно печально комнату, которую они выбрали как свою резиденцию, была открыта настежь. Риваль сидел за единственным маленьким столом. Выглядел он обескураженным. Кадег не соврал. Они вошли, и Дюпен уселся на один из стоявших рядком у стены стульев.

Кадег снова заговорил:

– Итак, мы остановились…

– На поведении Пьера-Луи Пеннека в последние четыре дня!

– Я только хотел…

Кадег осекся. Помолчал и продолжил:

– Обычно его день выглядел так: утром Пеннек поднимался в шесть часов. Все последние несколько лет он почти всегда ночевал в отеле. В половине седьмого он спускался вниз.

Кадег был теперь полностью в своей стихии. Дюпен не выносил этой гордости Кадега за хорошо выполненную кропотливую работу. Он говорил неестественно приподнятым тоном, патетически подчеркивая самые банальные детали. Но несмотря на это, Дюпен внимательно его слушал.

– Завтракал он в отдельной, специально отведенной для этого комнате, причем обычно в одиночестве, но иногда с кем-нибудь из сотрудников или с мадам Лажу, с которой он за завтраком обсуждал дела в отеле и ресторане. Он продолжал сидеть в комнате для завтраков до тех пор, пока к нему не начинали заглядывать постояльцы. Здесь довольно много постоянных гостей, которые уже десятилетиями каждый год приезжают в отель.

– Вы записали имена этих гостей?

– Да, всех. Обычно Пьер-Луи Пеннек сидел там до девяти – половины десятого, решая разные вопросы. Потом он шел на прогулку. Она вошла у него в привычку несколько лет назад.

– Он гулял один?

– Да, всегда один.

– Куда он ходил во время прогулки?

Дюпена, собственно, не очень интересовал ответ, но вид всезнающего умника, который постоянно напускал на себя Кадег, раз за разом провоцировал комиссара на подобные проверочные вопросы. И каждый раз Кадег оказывался на высоте.

– Во время прогулок Пьер-Луи Пеннек неизменно шел вверх по главной улице, потом сворачивал вправо, выходил к реке и шел по правому берегу. На краю города начинается…

Пронзительно заверещал мобильный телефон Дюпена. Кадег и Риваль одновременно вздрогнули от неожиданности. Дюпен машинально поднес телефон к уху и ответил на вызов: