Затем я услышал звук пилы. Несколько минут спустя нога, которую я держал, стала тяжелее. Теперь ее удерживали только мои руки. Хирург только что ампутировал ее.

Несколько мгновений я оставался в таком странном положении, держа непомерную ношу, и готов был упасть в обморок. Наконец, положил ее на кипу бинтов позади стола. Никогда, даже если мне суждено прожить сто лет, я не забуду эту ногу.

Моему шоферу удалось сбежать, и я ожидал, пока меня перестанут замечать, чтобы тоже испариться. Но к несчастью, до самой поздней ночи удобный случай так и не подвернулся. Мне пришлось помогать в других операциях, которые были ничем не лучше ампутации. Был уже почти час ночи, когда я, наконец, растворил двойные двери избы.

Налетел морозный ветер; холод казался особенно невыносимым. Я помедлил, но при мысли о том, чтобы снова вернуться к раненым, мертвецам и рекам крови, я решил, что лучше уж мороз. Небо было ясное, светлое, казалось, воздух замер. Тени домов и грузовиков выделялись яркими блестками снега. Не было видно ни души.

Я отправился по деревне искать свой «Рено». Так можно уничтожить весь конвой, прежде чем кто-нибудь спохватится. Раскрылась дверь избы, из нее показалась чья-то закутанная фигура. Было видно, когда сверкнул «Маузер». Фигура сделала несколько неуверенных шагов по сугробам. Заметив меня, человек в шинели проговорил:

— Заходи. Моя очередь.

— Куда заходить?

— Греться. Если, конечно, не хочешь сделать еще круг.

— Но я не в карауле. Помогал хирургу, а теперь иду спать.

— Ясно. А я спутал тебя с… — Он назвал какое-то имя.

— Говоришь, здесь можно погреться?

— Да, заходи. Это штаб караула. Мы меняемся через каждые пятнадцать — двадцать минут. Конечно, не выспишься, но хоть не мерзнуть два часа подряд.

— Да уж. Спасибо. Я зайду.

Я нажал тяжелую дверь и вошел. В очаге горел огонь. В пепле четверо солдат (среди них был и Гальс) жарили картошку и еще какие-то овощи. Кроме огня, другого света не было. Сразу за мной вошел еще один солдат, наверное, тот караульный, за которого меня приняли. Я разогрел то, что осталось в котелке, без аппетита поел и растянулся на полу перед очагом, чтобы поспать в лучших из всех возможных условий. Через каждые пятнадцать — двадцать минут караульный будил какого-нибудь беднягу, только что погрузившегося в сон. Крики недовольных своей участью время от времени меня будили. Было еще темно, когда просигналили подъем.

Мы медленно поднялись с пола, послужившего нам постелью. Уже давно нам не приходилось просыпаться, не испытывая при этом чувства холода. Молодая русская женщина вышла к нам из-за занавесок в углу комнаты. В руках у нее был кувшин, который она с улыбкой протянула нам. Горячее молоко. На секунду я забеспокоился, уж не отравлено ли оно, но Гальс, предпочитавший умереть на полный желудок, схватил котел и сделал добрый глоток. Мы передали молоко по кругу, затем Гальс усмехнулся, отдал его русской и расцеловал в обе щеки. Она зарделась. Мы раскланялись и ушли.

Едва выйдя наружу, мы будто попали под холодный душ. Началась перекличка. Всем раздали по чашке кофе. Как и в любое другое утро, нам понадобилось добрых полчаса, чтобы раскочегарить двигатели. Задолго до рассвета 19-я рота отправилась по блестящему льду проклятой советской шоссейной дороги имени Третьего Интернационала.

Несколько раз мы уступали дорогу конвоям, направлявшимся в тыл. Остановку на завтрак сделали в деревушке. Здесь мы узнали, что от Харькова нас отделяет не более тридцати пяти километров, и мы прибудем к месту назначения через два-три часа. Мы пытались представить, какие казармы ждут нас в Харькове.

— Как думаешь, что там будет? — спросил Ленсен.

Водитель, с которым я ехал на протяжении всего путешествия, не слишком радовался.

— Надеюсь, мы там не слишком задержимся, — сказал он. — Иначе могут отправить на Волгу, это на них похоже. Лучше уж отправиться обратно, чем идти на восток.

— Если никто не захочет идти на восток, с русскими нам не покончить, — заметил кто-то.

— Точно, — послышался еще один голос.

— Я бы на твоем месте держал рот на замке, а не трубил повсюду о своих страхах, — добавил третий.

Примерно через полчаса мы вернулись на шоссе. Туман застлал горизонт, мороз стал еще сильнее. Мы ехали примерно час. Я прикрыл глаза и чуть не заснул. От движения грузовика голова моталась из стороны в сторону. Попытался устроиться поудобнее, облокотившись о дверь. Перед тем как закрыть глаза, окинул взглядом заснеженные окрестности. Небо покрылось серыми облаками; казалось, что оно наступало на землю. Со стороны близлежащего холма к нам приближались две черные точки. Наверное, патрульные самолеты. Я закрыл глаза.

Прошло несколько секунд, и тут над нами раздался шум двигателя, а затем последовала пулеметная очередь.

Что-то ударило о ветровое стекло. Я почувствовал сильный удар в голову. Грохот был такой, что казалось, наступил конец света. Наш «Рено» едва не врезался во впереди идущую машину, которая резко остановилась.

Ошалев, я раскрыл дверцу машины и вылез наружу. Идущий позади грузовик перевернулся, его колеса крутились в воздухе. Больше не было видно ничего, кроме всполохов пламени и дыма.

— Быстро! В укрытие!

По снегу, насколько хватало взгляда, бежали солдаты.

— Они палят по грузовикам, — крикнул кто-то.

Я укрылся за огромным сугробом.

— Воздух! — рявкнул сержант, со всех ног бежавший по обочине.

Солдаты, укрывшиеся кое-как в снегу, нацелили свои пистолеты в небо.

Боже! Ведь мой «Маузер» остался в «Рено». Я бросился к грузовику, но тут снова послышался рев самолета, и я с головой уткнулся в снег. Надо мной прошел ураган, неподалеку раздались взрывы.

Выглянув из своего укрытия, я увидел два самолета, скрывшиеся за отдаленными березовыми лесами. «Фольксваген» капитана, преодолевая ухабы, несся мимо конвоя. В полном беспорядке бежали солдаты.

Я поднялся. Авиация нанесла удар по грузовику со взрывчаткой. Он взорвался, на воздух взлетели грузовики, находившиеся впереди и сзади. На расстоянии шестидесяти метров все было покрыто сажей. От грузовиков осталась лишь сплошная черная масса, от которой исходил зловонный дым. Из дымного облака появился фельдфебель с солдатом; они вытаскивали окровавленное и почерневшее тело.

Мы, не размышляя, бросились помогать. Дым застилал мне глаза, я пытался различить силуэты людей. Мимо прошел кто-то, закашлялся и крикнул:

— Не стой как вкопанный. Здесь слишком опасно. Вот-вот взорвутся боеприпасы.

Я услышал шум мотора: дымовую завесу прорезал свет фар. Вдоль обочины ехал грузовик, за ним еще один, затем два… Конвой продолжал путь.

Несмотря на пожар, я почувствовал, что замерзаю. Решил вернуться в кабину «Рено», где хоть было более или менее тепло. Дым постепенно рассеивался, стала видна дорога; я увидел группу солдат, закутанных в шинели, собравшихся перед офицером.