Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выступая на плохом французском языке с 40-минутной речью в свою защиту, подсудимый во всех российских бедах обвинил французов, а убийство их президента объяснил возмездием за то, что Франция отказалась от интервенции против Советов. В заключение П. Горгулов крикнул: «Убейте меня, как вы убили мою страну! Вы погибнете!»
Илья Эренбург в судебном репортаже для газеты «Известия» описал реакцию русского террориста на приговор: «Горгулов был высокого роста, крепок; когда он выкрикивал путаные, сбивчивые проклятия на малопонятном французском языке, присяжные, по виду нотариусы, лавочники, рантье, испуганно ёжились… Помню страшную картину. Ночью, при тусклом свете запылённых люстр, судебный зал напоминал театральную постановку: парадные одеяния судей, чёрные тоги адвокатов, лицо подсудимого, зеленоватое, омертвевшее, — всё казалось неестественным. Судья огласил приговор. Горгулов вскочил, сорвал с шеи воротничок, как будто торопился подставить голову под нож гильотины, и крикнул: „Франция мне отказала в виде на жительство!“»
В журнале «Time», редакция которого очень внимательно следила за резонансным процессом, была опубликована альтернативная версия последних слов подсудимого: «Я умираю героем для себя и своих друзей! Да здравствует Франция, да здравствует Россия, я буду любить вас до самой смерти!»
Надо сказать, что во Франции, впрочем, как и в других странах Европы, личный статус иностранца (т. е. его личная дееспособность, семейное положение и наследственное право) обычно определялся национальным законом страны, гражданином которой он являлся, а не его местожительством в момент совершения правонарушения, как в данном случае. До восстановления дипломатических отношений с СССР французские суды игнорировали положения декрета ВЦИК от 15 декабря 1921 года о лишении гражданства некоторых категорий лиц, находившихся за границей, и рассматривали эмигрантов исключительно как российских граждан, de facto по-прежнему подчинённых праву Российской империи.
Во Франции же октябрьские события 1917 года вообще рассматривались как ещё не завершённый революционный процесс — в окончательную победу большевиков французы не верили. Более того, судебная практика III Республики исходила из аксиомы о фактическом отсутствии правосудия в советской России. В результате 28 апреля 1925 года Министерство юстиции разослало прокурорам судебных палат циркулярное письмо «О законодательстве, подлежащем применению в отношении русских во Франции».
В отношении актов и законов, совершённых до 28 октября 1924 года (дата признания Францией СССР) циркуляр предоставлял судам определять их юридическое значение на основании русского закона, при действии коего они были совершены. Относительно деяний, произошедших после признания СССР, к русским эмигрантам в качестве закона применялось французское право.
Однако в ходе политических процессов судами, как правило, применялось специфическое право, на практике довольно далёкое от действующего уголовного закона, вопреки вечному римскому постулату ludicis est ius dicere, non dare (судье подобает творить суд, а не создавать право — лат.).
Оправдательный приговор психически нездоровому, что было очевидно, эмигранту, хоть и покушавшемуся на президента П. Думера, не был бы принят французским обществом ни при каких обстоятельствах. Ожидаемо, что коллегия присяжных признала подсудимого виновным в совершении политического убийства и приговорила его к гуманной смертной казни — гильотине.
В своей кассационной жалобе защитники, обжалуя приговор, пытались обратить внимание суда на имевшиеся в деле нарушения норм как уголовного закона, так и Конституции республики, поскольку совершённое убийство, по их мнению, следовало рассматривать не как политическое. Защитники настаивали на том, что применение положений статьи об «оскорблении Величества» (crimen laesae majestatis), которая существовала в уголовном кодексе Франции со времён Наполеона III, в данном конкретном случае неправомерно и не может быть применено, как минимум из-за своей архаичности.
Позиция адвокатов о невменяемости подзащитного получила поддержку Международной лиги по правам человека, которая, помимо других задач, осуществляла миссию правового наблюдения в судах, на которых присутствовали её представители с целью установления фактов и определения лиц, ответственных за нарушения прав человека.
Однако смертный приговор в данном случае был предрешён, так как кассационная инстанция в соответствии с процессуальным законом не обладала компетенцией принимать собственные решения по оспариваемым делам, а могла лишь отменять судебные решения по ним и передавать их для повторного рассмотрения в другие суды той же инстанции. Сам же Кассационный суд ограничивался ответами на вопросы, которые касались законодательства и правильности его применения в том или ином споре. Таким образом, жалобы, представленные на его рассмотрение, приобретали форму т. н. «чрезвычайного обращения за помощью» (voie de recours dite extraordinaire).
Альбер Лебрен, избранный новым французским президентом, ожидаемо отказался помиловать Павла Горгулова, и 14 сентября 1932 года тот был казнён на гильотине потомственным палачом Анатолием Дейблером. Формально казни проводились публично, но в этот раз власти резонно опасались беспорядков: «Кто их знает, этих русских?» Мероприятие провели у здания тюрьмы Санте на бульваре Араго, но даже в этом случае поглазеть на эффектное зрелище собралось не менее 3000 человек. Перед казнью, по существовавшему правилу, взвод национальной гвардии салютовал осуждённому. После исповеди православному священнику Павел Горгулов сказал, что надеется, что его ещё не родившийся ребёнок не станет коммунистом. При этом, следуя к месту казни, он громко пел польский гимн ноябрьскому восстанию 1831 года, более известный как «Варшавянка».
Хорошо знавший Горгулова по совместным занятиям в литературном кружке Василий Яновский — человек невероятно многогранный, талантливый и активный — в своих мемуарах «Поля Елисейские» писал: «Горгулов умер среди толпы чужих, на манер Остапа Бульбы („слышишь ли ты меня, батько“). В другое время, под иными звёздами, в знакомой среде из него вышел бы, пожалуй, ещё герой». [1. 297]
В попытке отмежеваться от громкого политического убийства, представители самых разных эмигрантских течений В. Маклаков, А. Карташёв, В. Коковцов, генерал Е. Миллер, только что возглавивший РОВС, и др. направили обращение премьер-министру А. Тардье, с отдельным заявлением выступили представители казачества и известные русские писатели-эмигранты и т. д.
Управляющий русскими православными приходами Московской патриархии в Западной Европе митрополит Евлогий (Георгиевский) в Александро-Невском соборе отслужил панихиду о новопреставленном рабе Божием Павле Думере.
После резонансного покушения в руководстве Союза резонно опасались санкций со стороны властей, тем более что во французской печати вовсю педалировалась тема о принадлежности убийцы к Белому движению — в полицейских отчётах не случайно упоминалось о его контактах с Борисом