Через четыре часа, изрядно утомленный ноющим тоном водителя, Левченко вывалился из его 'шестерки' на железнодорожном вокзале Рудни. Под конец дороги он уже решил было предложить водителю еще одну лишнюю сотню за молчание, но скупость и осторожность взяли верх — водила был вознагражден оговоренными тринадцатью сторублевками (триста — за крюк, которого, кстати, Левченко что-то не заметил) и отправлен назад, а подполковник вышел на перрон — дожидаться электрички на Витебск.

На перроне, кроме него, стояла куцая толпа челноков — судя по пустым сумкам, мелких торговцев из Витебска, утром доставивших с сопредельной территории белорусские продукты и вечером возвращающиеся домой. Некоторые из них, оставив под присмотром коллег свое немудреное барахлишко, бегали в здание вокзала за билетами — Левченко этого делать не стал. У него был другой план, не предусматривавший знакомство с кассирами станции Рудня.

Подошла электричка — и народ бодро и энергично полез в автоматически открывшиеся двери; вместе с десятком челноков загрузился в вагон и Левченко. Усевшись на довольно чистое дермантиновое сиденье, он стал ждать контролеров.

Каковые, надо отдать им должное, не замедлили явиться.

— Проездные документы, граждане! — Зычно огласила вагон громоздкая тетка в железнодорожной форме; в это же время ее коллеги быстро прошли к противоположной входной двери вагона и заблокировали выход — таким образом, отступление 'зайцам' (в числе коих по собственной воле оказался подполковник Левченко) сделав невозможным.

Подошедшая к нему помощника громоздкой контролерши, худенькая барышня лет двадцати, очень вежливо предложила ему предъявить билет. Так же вежливо Левченко объяснил молоденькой контролерше, что билета у него нет. Заминку тут же узрела громоздкая тетка — по всем признакам, главарь этой маленькой армии контролеров — и коршуном кинулась на безбилетника:

— Что такое, Анечка? Безбилетный пассажир? — Хищно оскалившись, обратилась она к своей подчиненной, демонстративно игнорируя Левченко. Эту гром-бабу просто распирало от желания устроить скандал, это было видно невооруженным глазом.

Скандал подполковнику был не нужен — и он тут же достал несколько купюр, как можно более нейтральным тоном сообщив контролершам:

— Барышни, билет взять не успел. Но готов оплатить штраф.

Такой пассаж мгновенно обезоружил громоздкую контролершу, и она, немедленно потеряв интерес к мнимому безбилетнику (лишившему ее возможности всласть покуражиться), ушла в глубину вагона.

Молоденькая контролерша тихо, почти шепотом, почему-то краснея, проговорила:

— Штраф — тридцать рублей. И стоимость проезда… Вы по какой станции садились?

— В Рудне.

— И двадцать пять рублей билет.

Левченко незамедлительно выплатил требуемую сумму. Черт его знает, какие правила были в билетных кассах Рудни — поэтому он решил купить билет вот так, с небольшой наценкой; зато без каких бы то ни было ненужных и бессмысленных разговоров про паспорт.

Через два часа Левченко был в Витебске. Уже изрядно стемнело, когда он вышел на перрон витебского вокзала. Ну, вот он и в Белоруссии; дальше все будет много проще. Билеты здесь продают, не спрашивая про паспорт, так что добраться до нужного места будет совсем просто. Тетрис завтра утром снимет для него в Минске квартиру на трое суток, а там надо будет найти способ повидаться с Одиссеем. Да, верно сказал генерал Калюжный — настала пора его 'крестничку' покидать благополучную Итаку; его время пришло!

Дорогой Саша!

Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как я написала тебе первое письмо. Надеюсь,

у тебя все в порядке, ты жив, здоров, и успешно занимаешься своей коммерцией.

У меня тоже все хорошо, я нашла очень интересную работу, по специальности, и с

очень неплохой зарплатой. Правда, пришлось для этого переехать в Берлин — а

ты помнишь, как я не люблю этот город. Но у нас, к сожалению, хорошей работы

не найти, максимум, на что можно рассчитывать — это на место уборщицы в муни-

ципалитете. Согласись, что было бы смешно, имея высшее философское образование,

размениваться на такие пустяки.

Моя мама очень рекомендовала мне переехать во Франкфурт, там деловое сердце новой Германии, там я (по ее мнению) быстро бы нашла себе работу. Но мне неприятна сама мысль о том, что придётся идти на поклон к нашим коммерсантам — ты знаешь, как я не люблю это племя. Тем более — настоящих германских коммерсантов, типа Тиссена и Круппа, давно нет, теперь тут в основном заправляют местные выкормыши американских университетов. Кип смайлинг! Тим билдинг! В общем, ты помнишь всю эту чепуху, над которой мы смеялись, как и над убожеством Карнеги — здесь это воспринимается как откровение от Иоанна, веришь? Тухлость какая-то, честное слово…

Я помню о тебе и часто вспоминаю наши прогулки по Минску. Мне было очень хорошо с тобой, только жаль, что все так быстро закончилось. Если будешь в Берлине

— напиши, я с радостью найду для тебя несколько часов.

С дружеским приветом.

Твоя Герда Кригер.

Берлин, 11 марта 1993 года

P.S. Как там твой друг Юра Блажевич? Все так же наизусть заучивает Новый Завет? Передавай ему, пожалуйста, привет…

Остыло чувство, остыло, сразу видно… Еще бы! Девять месяцев прошло со времени их прощания на минском вокзале — и это, я вам скажу, еще очень и очень серьезный срок! Иные барышни забывают о своих клятвах на третий день… Эта еще молоток, долго держалась! Писала даже…

Любопытно все же перечитывать старые письма — жаль, их всего пять; причём самые любимые не первое и пятое — как можно было бы подумать — а четвертое, самое жестокое и безжалостное. Самое правильное, наверное… Боже, как хорошо, что маленькая Герди не разучилась писать от руки! И как прекрасны письма, написанные ей рукой — русские буквы на немецкий манер, все нужные знаки препинания, по-немецки ровная строчка… Маленькая, солнечная Герди — как же мне плохо без тебя! Хорошо хоть, под рукой есть твои письма — и если очень постараться, то можно представить себе, что ты по-прежнему моя Герди; просто вышла на пару минут в магазин.

Больше пяти лет прошло с момента прихода вот этого, второго по счету, письма, прочитанного после вскрытия уже не одну сотню раз — а все равно, иногда так и тянет перечесть; все же не так много женщин ему в жизни писало. Как там у Гашека? У Швейка было одно-единственное письмо от какой-то Божены, и то — с проклятьями; он по сравнению со Швейком — просто олигарх какой-то…

Интересно, какому работодателю мог бы понадобиться ее диплом философа-марксиста? Таких 'специалистов' там в те годы, наверное, было — завались. А смотри ж ты! И жалованье нехилое… Хм, в школу — учителем русского языка? Это вряд ли. Учителя в Германии получают вроде неслабо, но что-то мне подсказывает, что в девяносто третьем году спрос на русистов там был не очень большой. Мягко говоря. Где-нибудь в университете лаборанткой? Опять же не в масть — работенка в финансовом плане очень дохлая, вроде как у нас. На какую-нибудь государственную службу… Сомнительно. Там все теплые места заняли 'весси', люди с хорошим буржуазным воспитанием, без темного марксистского прошлого. А у Герди? Клейма негде ставить! Абсолютно социалистический человек… Ну, да ладно, какая теперь разница? Главное — нашла свое место под солнцем, и слава Богу. Все не на гамбургском Риппербане задницей крутить…