Спустя несколько лет те же самые мысли выразит в «Катехизисе революционера» Нечаев, а за ним — Владимир Ульянов. Романтика нигилизма была соблазном и до них. Мефистофель Гёте недаром был так уверен в силе своего красноречия. Но в 80-х годах XIX века она стала восприниматься острее, стала ближе. Нигилизм с невероятной мощью захватывал души людей. Юный гимназист, коротающий школьные каникулы в родовом имении, с замиранием сердца читал роман про Базарова и плакал над его печальной судьбой, а потом, как ни в чем не бывало, мчался купаться на речку или в сад, помогать маменьке высаживать в аккуратно возделанные клумбы георгины, настурции и резеду.

Литературный вкус Владимира сформировался еще когда он учился в гимназии. Пушкина, Толстого, Тургенева он перечитывал по нескольку раз. Пройдет много лет, и его сестра Анна будет вспоминать, что именно отец советовал им читать революционно направленные произведения Добролюбова, и, если ей верить, гуляя с детьми на природе, он будто бы пел революционные песни. Но это просто легенда, созданная для того, чтобы объяснить, как сформировались революционные наклонности детей Ульяновых. Илья Николаевич был либералом, которого глубоко волновали благополучие и дальнейшая судьба детей во вверенных ему учебных заведениях. Ему не пристало помышлять о социальной революции. Более того, он гордился почестями, которыми его удостаивала монархия; он был примерным прихожанином церкви и считал своей обязанностью следить, чтобы в каждой гимназии изучали Закон Божий. Он был благонадежен, и никаких антигосударственных помыслов не вынашивал. Его дети, пока он был жив, разделяли его мировоззрение — да иначе и быть не могло, — он всегда служил для них примером.

Лето 1885 года было последним в его жизни. К тому времени Илья Николаевич отметил уже двадцатипятилетие своей служебной деятельности на посту чиновника Министерства просвещения. Люди его положения после двадцати пяти лет службы обычно уходили в отставку. Но Илья Николаевич был на прекрасном счету и поэтому рассчитывал, что сможет и дальше работать в том же качестве с тем же жалованьем. Но все было не так просто. Сначала его оставили в должности на один год. Потом еще на четыре года. В конце октября 1885 года, накануне тридцатилетии службы, Илья Николаевич написан прошение в учебный округ об оставлении на службе еще на пять лет. Попечитель П. Н. Масленников знал, что кое-кто в губернии недолюбливает директора народных училищ, и рекомендовал министру Делянову оставить симбирского директора на службе лишь «до 1 июня 1887 года». Илья Николаевич ждал ответа.

Наступило Рождество. Все дети, кроме Александра, были дома. Александр находился в Петербурге, он там учился. Его ждали на Рождественские каникулы, но он отказался приехать, объяснив это тем, что не смеет вводить своих близких в расходы, поскольку длинное путешествие из Петербурга в Симбирск обойдется слишком дорого. Поступок был совершенно в его духе. Ежемесячно отец посылал ему на прожитие сорок рублей. Но Александр был бережлив, и ему удавалось сократить расходы до тридцати рублей в месяц. Приехав домой в начале летних каникул 1885 года, он, ни слова не говоря, вернул Илье Николаевичу сэкономленные деньги. Илья Николаевич отчитал его, сказав, что не к лицу сыну действительного статского советника вести образ жизни нищего студента и морить себя голодом, — ведь деньги в семье есть, и его никто не ограничивает в средствах. Александр промолчал. У него были свои принципы, и брать у отца больше денег, чем ему было необходимо, он категорически отказался.

Однажды вечером во время Рождественских каникул Анна сидела у отца в кабинете и читала ему вслух газету. Вдруг она услышала, будто он что-то бормочет. Он лепетал нечто бессвязное. Она посмотрела на него, прислушалась и поняла, что он бредит. Он словно говорил на каком-то неведомом языке, в больном воображении пребывая где-то далеко-далеко, в ином мире. Но приступ миновал и вечером Илья Николаевич казался вполне здоровым.

На следующий день, 24 января, он все утро не выходил из своего кабинета. Там же он провел прошедшую ночь, как обычно, на своем черном кожаном диване. Он часто ночевал в кабинете. На этот раз он почти не спал и выглядел усталым и измученным. Тем не менее у него хватило сил посидеть над работой и коротко переговорить с коллегами, инспекторами Стржалковским и Яковлевым. Потом Илья Николаевич неожиданно появился на пороге столовой. Вид у него был напряженный, сосредоточенный. Он обвел комнату долгим взглядом, словно искал чего-то, и молча удалился, закрыв за собой дверь. Его жена позже говорила, что взгляд у него был человека, который со всем прощается.

Он умер в пять часов вечера, лежа на диване в кабинете. Мария Александровна находилась при нем. Перед его смертью к нему были вызваны Владимир и Анна, чтобы попрощаться и получить благословение. Но благословить он их не успел. Когда они подошли к умиравшему, он уже хрипел.

Владимир видел, как умер его отец. Ему тогда было пятнадцать лет. Минует двадцать лет, и он скажет кому-то из своих друзей: «Мне было шестнадцать лет, когда я покончил с религией».

За всю свою жизнь он трижды был свидетелем кончины людей: он видел смерть отца, сестры Ольги и матери своей жены.

На похороны Ильи Николаевича съехались учителя и деятели просвещения со всей губернии. Его рождение было освящено пышной церемонией крещения в русской православной церкви в Астрахани, а смерть — торжественной заупокойной службой в православном храме города Симбирска. Газеты почтили его память некрологами, а на прощальной панихиде звучали речи, в которых его называли достойным членом общества, служившим на благо своего народа, проявившим на поприще образования беспримерное трудолюбие и рвение. Илья Николаевич был настоящим, глубоким гуманистом, человеком с доброй и тонкой душой и потому не нуждался в пустых и фальшивых посмертных панегириках. Его жизнь говорила сама за себя. Он не заслужил слов, сказанных Владимиром, правда много позже, в адрес чиновников, «которые понимают под „общественной полезностью“ политическую апатию и раболепие перед правительством кнута». Эти слова он напишет в одной из своих работ.

Так скончался Илья Николаевич Ульянов, действительный статский советник, кавалер ордена Святого Владимира, потомственный дворянин, основавший чуть ли не полтысячи новых училищ, школ и гимназий. Даже в Москве и в Санкт-Петербурге газеты оповещали о его кончине.

Его вдове была назначена пенсия в размере одной тысячи двухсот рублей в год, что соответствует примерно восьми тысячам восьмистам долларов, если перевести на деньги нашего времени. Такую пенсию принято было назначать вдовам заслуженных людей, в чинах не ниже, чем генеральских.

Когда семью постигает утрата, близкие по-разному переживают горе. Бывает так, что для кого-то эта смерть становится ударом на всю жизнь. Человек живет с этим горем до конца своих дней. Он продолжает обычное земное существование, женится, производит на свет и воспитывает детей, работает, продвигается по службе и как будто ничем не отличается от прочих людей. Обыкновенный человек, живет, как все. Но какая-то часть его души окаменела, отмерла. Боль перенесенной утраты не проходит со временем; наоборот, она сказывается чем дальше, тем острее. Потеря отца может иметь последствия, равносильные залпу шрапнелью: поражая главную цель, она ранит всех вокруг. Беда вырвала из жизни опору семьи, оставив глубокие рубцы в душах детей.