– Выяснил что-либо о шрамах?

Лапуэнт был не слишком удовлетворен результатом своего визита.

– Прежде всего, как и говорила нам госпожа Калас, врач, делавший операцию, умер три года назад. Монахиня в регистратуре нашла историю болезни Каласа. О шрамах там, естественно, не упоминается, зато я узнал, что Калас болел язвой желудка.

– Они оперировали ему язву?

– Нет. Перед операцией они делают полное обследование и результаты записывают.

– Об особых приметах там не упоминается.

– Ничего подходящего. Моя монашка расспрашивала других сестер, но никто из них уже толком не помнит о Каласе. Одна только вспомнила, что он молился перед наркозом.

– Он был католик?

– Нет, просто боялся. Таких подробностей святые сестрички не забывают, а шрамы у них в памяти не остаются.

Итак, дело не сдвинулось с места и безголовое тело по-прежнему оставалось неопознанным.

Может быть, следователь Комельо прав? Если труп, найденный в канале, и Омер Калас – одно и то же лицо, форсированный допрос его жены может дать очень ценные сведения. Очная ставка с Антуаном, парнем на велосипеде, тоже не прошла бы безрезультатно, прикажи Мегрэ вовремя его задержать.

– Что же нам делать? – тихонько спросил Лапуэнт, оробевший от мрачного вида Мегрэ.

– Пошли.

– Машину взять?

– Да.

– Куда поедем?

– На канал.

Мегрэ хотел по пути поручить инспекторам 10-го округа разыскать в квартале рыжеволосого человека со следами ветряной оспы по имени Дьедонне.

Машина с комиссаром и Лапуэнтом за рулем пробиралась в потоке автобусов и грузовиков и уже подъезжала к бульвару Ришар-Ленуар, где неподалеку жил Мегрэ, когда комиссар внезапно сказал:

– Сворачивай к Восточному вокзалу. Лапуэнт удивленно посмотрел на начальника.

– Может, это ничего и не даст, но я хочу проверить. Нам говорили – Калас уехал в пятницу после обеда и взял с собой чемодан. Предположим, он вернулся в субботу. Если его убили и разделили на части, надо было освободиться от чемодана. Уверен, что на набережной Вальми больше нет ни чемодана, ни одежды, которую он, надо думать, брал с собой в поездку.

Лапуэнт следил за мыслью Мегрэ, кивая головой.

– В канале ни чемодана, ни одежды не нашли, тогда как убитого предварительно раздели.

– И голову тоже не нашли, – уточнил Лапуэнт. Предположение Мегрэ не содержало ничего оригинального. Когда виновные в убийстве лица хотят отделаться от компрометирующих предметов, они, в шести случаях из десяти, сдают их в камеру хранения.

Восточный вокзал был в двух шагах от набережной Вальми. Лапуэнт с трудом отыскал для машины свободное местечко у тротуара, после чего они с комиссаром прошли в зал ожидания.

– В пятницу, во второй половине дня, вы дежурили? – спросил Мегрэ у служителя в камере хранения.

– Только до шести вечера.

– В тот день было много народу?

– Не больше, чем обычно.

– У вас есть еще невостребованные вещи из тех, что были сданы в пятницу?

Служащий повернулся к стеллажам, на которых вытянулись в ряд тюки и чемоданы.

– Два места, – ответил он.

– Они принадлежат одному и тому же лицу?

– Нет. Номера разные. К тому же я вспомнил, что эту корзину, закрытую полотном, сдавала толстая женщина, от нее еще пахло сыром.

– Корзина с сыром?

– Не знаю. Впрочем, нет, теперь уже не пахнет.

– А второе место?

– Коричневый чемодан.

Он указал пальцем на дешевый, потертый чемодан.

– На нем нет ни имени, ни адреса?

– Нет.

– Вы не помните, кто его сдавал?

– Я могу ошибиться, но мне вроде помнится, что это был деревенский парень.

– Почему деревенский?

– Да вид у него был такой.

– Может быть, потому, что у него было румяное лицо?

– Может быть.

– Как он был одет?

– На нем, кажется, были кожаная куртка и фуражка. Мегрэ и Лапуэнт переглянулись: оба подумали об Антуане Кристене.

– В котором часу это могло быть?

– Около пяти. Точнее, чуть позже, потому что в это время пришел скорый из Страсбурга.

– Если за этим чемоданом придут, немедленно позвоните в полицейский участок, что на набережной Жемап.

– А если этот тип испугается и удерет?

– В любом случае мы будем здесь через несколько минут.

Было только одно средство установить принадлежность чемодана – съездить за г-жой Калас и показать ей его. Она равнодушно посмотрела на входящих в кафе Мегрэ и Лапуэнта и пошла к стойке, чтобы принять от них заказ.

– Мы сейчас не будем пить, – сказал Мегрэ. – Мы пришли за вами, чтобы вы опознали один предмет, который находится недалеко отсюда. Мой инспектор поедет с вами.

– А кафе нужно закрыть?

– Не стоит, я останусь здесь, а вы вернетесь через несколько минут.

Она не взяла шляпу, только надела туфли вместо шлепанцев.

– Вы сами будете обслуживать клиентов?

– Надеюсь, мне не придется этим заниматься. Когда машина с Лапуэнтом и г-жой Калас уехала, Мегрэ еще с минуту постоял на пороге. На губах его появилась улыбка. Впервые за годы службы он остался один в маленьком кафе как бы в роли его владельца. Мысль эта так понравилась Мегрэ, что он забрался за стойку и принял традиционную позу хозяина парижского бистро.

Солнечные лучи снова падали туда, где они были вчера утром. Одно солнечное пятно, похожее очертаниями на какое-то животное, приходилось на закругленный угол оловянной стойки, другое – на дешевую картинку, изображающую женщину в красном платье, с кружкой пенящегося пива в руке.

Мегрэ еще накануне ощутил, что в атмосфере этого маленького кафе, как и многих кафе и баров Парижа, было нечто родственное с деревенскими трактирами, которые пустуют большую часть недели и наполняются в базарные дни.

Не исключено, что комиссар почувствовал искушение угоститься стаканчиком, но он тут же покраснел от своего ребяческого желания и, сунув руки в карманы, направился, с трубкой в зубах, к двери в глубине зала.

Он еще не видел, что находится за этой дверью, за которой так часто исчезала г-жа Калас. Как он и предполагал, там была кухня. В ней царил известный беспорядок, но было совсем не так грязно, как он думал. Налево от двери стоял коричневый деревянный буфет, на котором он увидел початую бутылку коньяка. Значит, хозяйка пила не вино Мегрэ; стакана рядом не было, так что она, видимо, пила прямо из горлышка.