– Камень, сука, шевельнулся. Пойду отолью.

Леха Жбан вскочил первый и двинулся между столами, бросая по сторонам устрашающие взгляды. Алихман-бек шел следом, милостиво кивая знакомым. Двое-трое гостей фамильярно подняли бокалы, приветствуя хозяина. Некий тучный господин, напоминающий вальяжной осанкой экс-премьера Черномырдина, встал из-за стола, и они с Алихманом дружески расцеловались. В сущности, клуб "На Монмартре" по вечерам превращался в гостеприимный дом, куда съезжались лучшие люди города, а также залетные купцы, чтобы пообщаться в неформальной обстановке.

В туалет Леха Жбан, как положено, вошел один, оставив босса в коридоре. Не удивился, увидев сидящего под зеркалом на стуле пожилого мужика в теневых очках.

– Все же решился, Харитон Данилович?

– Ну как же, Леша, выхода нет, – огорченно развел руками Мышкин. – Бек нас в покое не оставит, сам понимаешь. Его повадка известная, косит под чистую.

– Как же я? У меня все же должность, бабки текут.

– С тобой, Леша, как уговорились. Убытки компенсируем. Переждешь месячишко, к Тарасовне войдешь в долю. Сам же говорил: обрыдло на черноту пахать.

Леха Жбан хмуро кивнул.

– Вован где?

– Живой. На толчке отдыхает.

– Справишься сам-то с упырем?

– Не волнуйся, Леша, никто не услышит. Ступай, зови горемыку.

Леха молча крутнулся на каблуках. В коридоре доложил хозяину:

– Все чисто. Приятного облегчения.

Алихмана подпирало всерьез, еле дотянул до писсуара. Но едва расстегнул ширинку, услыхал позади участливый голос:

– Поворотись-ка, сынок, мордой к смерти.

Железный горец не потерял самообладания, не занервничал, с трудом, но пустил вялую струю. Минуты две старательно опорожнялся. Гадал, кто же это подкрался? Из местных вряд ли. Здесь все под контролем. Значит, подослали извне. И Жбана, поганца, купили. Интересно, за сколько?

Наконец застегнул штаны, обернулся. Увидел мужчину в темных очках, с ухватистым, плотницким топориком в руке. В лицо не признал, спросил:

– Ты кто? Почему озоруешь?

Мышкин снял очки, блеснуло бельмо на левом глазу.

Почему-то медлил с ударом. С любопытством разглядывал носатое, страстное лицо. Впервые видел Алихман-бека так близко. Надо же, обыкновенный человек, а взнуздал целый город. Вот загадка для ума. Чубайс грабит, Елкин грабит – это понятно, у них армия и банк. А у этого ничего нет, кроме напора и ненависти. Но боятся его не меньше. В другое время Мышкин в охотку с удовольствием посидел бы с этим человеком за чаркой, расспросил бы кое о чем, да теперь уж не придется.

– Брось топор, деревня, – презрительно сказал Алихман-бек. – Не по руке замах. С твоим ли рылом пасть разевать.

– Не я, так другой, – мягко ответил Мышкин. – Укоротить тебя пора. Не обижайся, больно не будет.

В бешенстве, кошачьим движением Алихман-бек вскинул руки к корявой роже, но немного не достал. На долю секунды опередил его Мышкин, втемяшил обух в разгоряченный лоб. Так скотину валят на убойном дворе, и могучий бек покачнулся, осел на плиточный пол. Замерцала в очах смертная тень. Выдохнул тяжело, со свистом, отпуская живую силу на волю. Не соврал убивец, боли не было, но свинцовая жуть проняла до костей.

Шевельнул губами в немой угрозе, да никто его не услышал.

Мышкин отступил на шаг и с полного размаха вторично опустил обух на чугунный череп. Изо рта абрека выплеснулась розоватая юшка, очи щелкнули и закрылись, как два телевизора. Гордая душа голубоватым облачком скользнула к вентиляционному люку.

Мышкин оттащил мертвое тело в соседнюю с охранником кабинку и тоже пристроил на толчке. Он не радовался смерти врага, на сердце кошки скребли. Давно чуял, пришла новая эпоха и в ней будет столько лишних смертей, сколько звезд на небе.

В коридоре ждал Леха Жбан.

– Тюкнул? – спросил коротко.

– С двух раз пришлось. Мосластый мужчина. – Мышкин убрал топор в петельку под пиджаком. – Значит, я побежал.

– Надолго убываешь, Харитон Данилович?

– Трудно сказать. Может, на год, на два. Они же охоту начнут. Побереги Тарасовну, Леша. Отвечаешь за нее.

– Такого уговора не было.

– Теперь будет. Прощай пока, – с этими словами Мышкин растаял, исчез в глубине коридора.

Для Лехи Жбана начиналось самое трудное. Если охранник Вован подох на унитазе, то ему, Лехе, вряд ли удастся выкрутиться. Но он верил Мышкину. У того не было причин подставлять его.

Помешкав, вернулся в ресторан, подошел к Гарику Махмудову.

– Слышь, Гарик, чего-то я беспокоюсь… Не выходит бек. Засел плотно. Может, чего с брюхом?

– Почему не посмотрел?

– Ты же знаешь, он не любит, когда заглядывают.

Гарик кликнул еще двух пацанов, ринулись в сортир.

Там перед ними открылась печальная картина. Обожаемый главарь сидел на толчке, как живой, но весь синий и с разбухшим до неузнаваемости лбом. Со слезами на глазах Гарик Махмудов потянул его за руку, и Алихман-бек повалился ему на грудь с последней жалобой. В соседней кабинке слабо копошился охранник Вован, один из самых надежных. Недавно лично Алихман-бек наградил его именным кинжалом с выгравированной надписью: "Дорогому Володе за большое мужество "от братьев по борьбе". Грозный властелин иногда позволял себе сентиментальные жесты даже по отношению к русским скотам.

Двое подручных выволокли Вована из кабинки и приставили к стене. Махмудов достал пистолет.

– Ну, сучара, говори, кто сделал?!

Бедный Вован еще не совсем опамятовался, но скосил глаза и увидел лежавшего на полу мертвого бека. Его затрясло от ужаса. Он попытался что-то сказать, речь неладилась. Для освежения рассудка Махмудов заехал ему рукояткой пистолета по зубам. Пальцем ткнул в грудь Лехе Жбану.

– Этот? Говори, сука?!

Вован энергично замотал башкой, выдавил с кровью:

– Не-е, не он… У того очки, старый…

Леха Жбан мысленно перекрестился.

Геку Монастырского скорбная весть подняла с постели, где он битых три часа ублажал Машеньку Масюту, дочку нынешнего федулинского градоначальника, и еле-еле ее усыпил. Он два месяца подбирался к этой долговязой дерзкой девчонке со змеиным жалом вместо языка и не жалел о затраченных усилиях. Дело в том, что оседлать непокорную пигалицу было для него скорее политической акцией, чем обыкновенным сексуальным капризом.

На ближайших выборах он собирался выкинуть из кресла ее папашу, этого зажравшегося еще при большевиках партийного борова, и тут Машенька могла стать незаменимым источником семейной информации и одним из рычагов прямого давления. Да и в любовном плане девушка его не разочаровала. Прикидывалась крутой интеллектуалкой, бредила Кришной и отцом Менем, но когда дошло до постели, обернулась полной нимфоманкой.