— Он был в армии?

— Кто?

— Лоренс Оливье. А о ком мы говорим?

— Я тебе рассказывала. Его призвали во флот, но потом приписали к заводу «Магнум» как морского специалиста.

— Что ж, по крайней мере, он не высаживался с боями в Нормандии и не удостоился Серебряной звезды с четырнадцатью дубовыми листьями. По крайней мере, от этих рассказов мы будем избавлены.

Найти Сент-Чарльз по хитросплетениям дорожной карты оказалось непростым делом, но уже в самой деревне Эмили по некоторым опознавательным знакам («КРОВЬ И ПИЯВКИ») довольно легко указала путь к имению Уилсонов. У въезда на территорию стоял столб с табличкой, на которой рукой Сары было выведено: «Большая усадьба».

Молодые Уилсоны сидели на одеяле, разостланном на лужайке перед домом, а трое их малышей барахтались и щебетали вокруг них под полуденным солнцем. Они были так заняты собой, что даже не заметили появления гостей.

— Жаль, у меня нет фотоаппарата, — обратилась Эмили к хозяевам. — Вы отлично смотритесь.

— Эмми! — Сара вскочила и с распростертыми руками двинулась им навстречу по яркой, сочной траве. — А вы, стало быть, Эндрю Кроуфорд. Очень приятно познакомиться.

Приветствие Тони было не столь экспансивным — в его прищуренных улыбающихся глазах читалась не столько радость, сколько легкое любопытство, он словно спрашивал себя: «А почему, собственно, я должен распинаться перед этим типом? Только потому, что он женат на моей свояченице?» Впрочем, он достаточно крепко пожал руку гостю и произнес при этом все, что полагается.

— Эрик-то, оказывается, уже пошел, — сказала Эмили.

— Ну да, — откликнулась Сара. — Ему почти полтора года. Это вот наш Питер — все лицо испачкал печеньем, а это Тони-младший, ему уже три с половиной. Что скажешь?

— Они такие симпатяги.

— Мы недавно вышли погреться на солнышке. Пойдемте в дом — самое время для коктейлей. Дорогой, ты не вытряхнешь одеяло, а то оно все в крошках.

«Коктейли» свелись к следующему: хозяева, следуя давнишнему ритуалу, переплели руки, чтобы совместно сделать первый глоток, а гости сидели и смотрели на них с вымученными улыбками. Веселее после этого не стало. А время шло, удлинились тени на полу, выходящие на запад окна окрасились червонным золотом, а все четверо сидели неподвижные и зажатые. Даже Сара не болтала, как обычно, не рассказывала бессвязных анекдотов, и, если не считать ее двух-трех неловких вопросов о том, чем Эндрю занимается, она выглядела скованной, словно боялась показаться простоватой в присутствии столь ученого человека.

— Философия? — Тони погонял кубики льда в пустом стакане. — Боюсь, что для меня это тайна за семью печатями. Одолеть такую книгу — уже подвиг, а уж преподавать… Как это возможно?

— Ну как, — развел руками Эндрю. — Выходишь на кафедру и пытаешься вправить мозги этим недоумкам.

Тони одобрительно хмыкнул, а Сара, рассмеявшись, встретилась с мужем взглядом, как бы говоря ему: «Ну? А я что тебе говорила? Эмми никогда не выйдет замуж за болвана».

— Мы есть сегодня будем? — спросил Тони.

— Дай мне выкурить последнюю сигаретку, — сказала Сара. — Потом я уложу мальчиков спать, и мы будем ужинать.

Ростбиф оказался пережаренным, как и овощи, но Эндрю был предупрежден: не стоит ждать от стряпни чего-то особенного. А в целом визит можно было считать удачным — во всяком случае, до кофе, после которого все вернулись в гостиную.

Они продолжили возлияния уже из высоких стаканов, что, видимо, отчасти сыграло свою роль — Эндрю, не привыкший столько пить, слишком уж горячо рекомендовал югославское кино, а точнее, «фильм», который они с Эмили недавно посмотрели.

— …Он не может не тронуть всякого, кто хоть капельку верит в человечность, — заключил Эндрю.

Тони, откровенно клевавший носом во время этого монолога, на последних словах проснулся.

— Я верю в человечность. — Тут в уголках рта появились иронические складочки — намек на то, что следующая фраза заставит всех покатиться со смеху. — Я люблю всех, кроме ниггеров, жидов и католиков.

Сара заранее начала смеяться, но, услышав это, прикусила язык и опустила глаза, демонстрируя белый шрамик над бровью — следствие удара о железную перекладину в детстве. Повисло неловкое молчание.

— Вы этому научились в английской школе? — полюбопытствовал Эндрю.

— Мм?

— Я спрашиваю, таким фразочкам вас научили в английской школе?

Тони заморгал в растерянности и, пробормотав что-то неразборчиво — может, свое «знаете ли» или «извиняюсь», а может, ни то ни другое, — уставился в свой стакан со скучающей улыбочкой, как бы говорящей, что эти глупости ему уже порядком поднадоели.

Кое-как атмосфера благопристойности была восстановлена, светский разговор продолжился, потом все любезно распрощались, и наконец гости остались одни.

— Настоящий эсквайр и без пяти минут инженер, — не без ехидства заговорил Эндрю, крепко сжимая руль обеими руками. Они мчались по хайвею в сторону дома. — Он воспитывался в лучших традициях английской аристократии и живет не где-нибудь, а в «Большой усадьбе» вместе с красавицей-женой и тремя мальчуганами… Неандерталец! Мужлан!

— Непростительное поведение, — заметила Эмили. — Совершенно непростительное.

— Кстати, насчет «Дейли ньюс», — продолжал Эндрю. — Они действительно больше ничего не читают. По пути в ванную я наткнулся на пирамиду из газет высотой в половину человеческого роста. Подходящая литература для уютного гнездышка.

— Да уж.

— Но ведь ты его любишь.

— Что значит «люблю»? О чем ты?

— Ты сама мне говорила, не отпирайся. Ты говорила, что, когда они начали встречаться, у тебя были фантазии. Ты фантазировала, что на самом деле он любит тебя.

— Эндрю, ну ладно тебе.

— Могу себе представить, как ты поддерживала эти фантазии — реализовывала их, так сказать, во плоти. Готов поклясться, что ты мастурбировала А? Ты теребила свои маленькие соски, пока они не становились твердыми, а потом…

— Эндрю, прекрати.

— …а потом ты принималась за клитор, рисуя этого красавчика в своем воображении, представляя, какие слова он тебе будет говорить и что он с тобой будет проделывать… и тут ты раздвигала ноги и засовывала пальцы поглубже в свою…

— Если ты сию секунду не прекратишь, я выйду из машины…

— Ладно, всё.

Можно было предположить, что он в бешенстве ударит по газам, но скорость не увеличилась. В слабом голубоватом свете от приборного щитка его напряженный профиль говорил о том, что он сдерживается из последних сил. Она отвернулась и долго смотрела в окно на проплывающую мимо бескрайнюю темную равнину и мигающие красные лампочки радиобашен в отдалении. Интересно, женщины разводятся с мужьями, не прожив с ними и года?