Монбрена из какой-то тягостной летаргии, в которую он погрузился с утра — с того момента, как уехали его брат с племянницей.

Жану де Монбрену еще не сравнялось пятидесяти, но голова его уже вся поседела, и борода тоже. Он казался лет на десять старше своих лет.

В этот же вечер ему можно было дать все семьдесят — так он был изможден. Он поссорился с братом.

А из-за чего?

Из-за того, что племянница, мадемуазель Марта, посмела признаться: она, этакая новая Джульетта, полюбила барона Анри де Венаска — второго Ромео.

А отец не проклял дочь и готов был ее простить.

Господин Жан де Монбрен унаследовал фамильную вражду к Венаскам. Вражду во всей ее ярости. Он твердо верил в виновность Большого Венаска, хотя того и оправдали. Жан говорил всем и каждому, что его отца, старого Монбрена, убил Большой Венаск.

Говорил он это и нынче утром, при прощании, которое выдалось бурным. Марта же возражала ему и говорила, что Венаски не душегубы.

А потом, когда брат и племянница уехали, гнев старого дворянина тут же прошел, сменившись какой-то прострацией, которая в конце концов излилась слезами.

Он остался один, не хотел выходить из комнаты и даже забыл поужинать. Слуги в замке видели его в такой ярости, что никто не посмел и слова ему сказать.

Итак, два выстрела вырвали господина Жана де Монбрена из его душевной летаргии.

Он вскочил, бросился к окну и крикнул:

— Что это там за шум?

— Право слово, — сказал старик Жером фермеру Мартену Бидашу, — пора уже все рассказать господину Жану.

И крикнул в ответ хозяину:

— Надо вам взять ружье, сударь: черные грешники на подходе!

Это слово подействовало на старого дворянина так же, как действует боевая труба на слух старого боевого коня, который, долго осужденный ходить в тягле, радостно ржет при знакомом звуке.

— Черные грешники! — воскликнул Монбрен. — Ну, мы им устроим прием!

Через пару минут он был готов.

Фермеры, слуги — вся отважная верная армия вдруг увидела в своих рядах господина Жана де Монбрена с охотничьим ружьем в руках и с пистолетами за поясом.

Голос его был звонок и отчетлив, глаза сверкали; он стал во весь свой высокий рост, лишь немного сутулясь, и, казалось, к нему вернулась вся его молодая сила.

— А кто стрелял? — спросил он.

— Нарсис, — ответил фермер.

Тут как раз подбежал и Нарсис, громко крича:

— Попал! Я в него точно попал!

— В кого? — спросил старик Жером.

— В черного грешника.

— Ты видел его?

— Как вас вижу. За сто шагов, в винограднике.

— Он был один?

— Должно быть, на разведку выходил, — задыхаясь, рассказывал фермерский сын. — Вдруг увидел меня на крыше и остановился. Потом свистнул.

— А ты стрельнул?

— Да, только с первого раза промазал: у меня палец дрогнул, а он нагнулся. Зато со второго точно попал.

— Ну, ребята, — сказал тогда господин Жан де Монбрен, — нечего удивляться, что черные грешники опять явились: Венаск влюбился в мадемуазель Марту.

Все присутствующие разом удивленно вскрикнули.

Из груди господина де Монбрена наконец-то вырвалось слово, которое объяснило им все, что случилось за последние дни. Почему поссорились братья, почему младший брат с дочерью уехали в город — все теперь стало ясно.

— Дядя этого негодяя, — с дикой ненавистью продолжал господин де Монбрен, — убил моего отца. Конечно же, этот тоже хочет меня убить, чтобы овладеть моей племянницей.

— Пусть только сунется! — проворчал старик Жером и судорожно стиснул приклад своего ружья.

— Надо бы все-таки проверить, точно ли Нарсис попал, — сказал фермер.

— Конечно, — ответил господин де Монбрен. — Давайте, пошли.

— И собак с собой надо взять, — заметил старый егерь Жером.

Дождь немного поутих, но ветер бушевал среди деревьев парка, зловеще трещали сучья.

С тех пор как появился господин де Монбрен, командиром стал, конечно, он, а не Жером и не фермер.

Хозяин замка разделил отряд пополам. Четыре человека остались во дворе, готовые к любому повороту событий. Четверо пошли вместе с господином до Монбре-ном.

Отворили калитку в воротах замка. Собаки выскочили наружу. Нарсис бежал за ними следом, освещая дорогу, и приговаривал:

— Ищи, Нептун! Ищи, Венера!

Собаки мчались вскачь с заливистым лаем.

— Тут он, — сказал Нарсис.

И вошел в виноградник, тянувшийся к югу от ограды замка.

Мы уже говорили, что земля в винограднике была меловая, белесая.

Добежав до того места, куда, казалось Нарсису, он целил, собаки встали и залаяли пуще прежнего.

Нарсис наклонился и различил человеческие следы.

— Собак на поводок! — приказал господин де Монбрен. — И идем по следу.

Собаки рвались с поводков, тянули за собой Нарсиса и старика Жерома. Через десять шагов они приостановились и еще громче залаяли.

— Кровь! — сказал фермер. — Хорошо попал, Нарсис!

И вправду, на меловой земле виднелись большие пятна крови.

С этого места и следы стали глубже: значит, человеку трудно было идти.

На краю виноградников росла купа оливок. Собаки, по-прежнему на поводках, вбежали в нее и продолжали лаять.

Вдруг Нарсис вскрикнул.

Собаки накинулись на черное тело, бившееся в последних предсмертных конвульсиях.

Это был тот разбойник, в которого стрелял Нарсис.

— Стой! — крикнул старый Монбрен.

И со спокойствием генерала, отдающего приказ об отступлении, он велел поднять лежащего и отнести домой.

В такой темноте никак нельзя было разобрать, кто это. Никому даже и не пришло в голову откинуть с его лица капюшон.

Фермер — большой силач — погрузил трепещущее тело себе на плечи. Потом все быстрым шагом пошли к замку.

Шум разбудил женщин в замке и на ферме. Слезно вопя, они высыпали на улицу.

— Тихо вы! — прикрикнул старый Монбрен.

Мартен Бидаш, несший раненого, заметил, что тот бьется в судорогах все меньше.

Когда же он вошел с ним в нижнюю залу фермы, куда женщины принесли свет, и разбойника положили на стол, как в анатомическом театре, тот уже больше не двигался. По дороге он испустил дух.

Настала минута тягостной тревоги.

Кто же был этот человек?

Стянули балахон, капюшон сполз с лица…

То был молодой человек лет двадцати четырех — двадцати пяти. Белокурый, с гладко расчесанной бородой, с белыми руками, белье на теле очень тонкое.

Но ни фермер, ни дети его, ни старик Жером — никто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел его.

Очевидно, несчастный, заплативший жизнью за свой преступный умысел, был не из этих мест.

— О! — в ярости воскликнул старый Монбрен. — Я бы отдал все сто тысяч франков, назначенных моей племяннице в приданое, за то, чтобы это оказался Венаск!

— Но это не он, — вздохнул старик Жером.

Женщины