Тогда капитан достал из-за пояса пистолет, выстрелил, и старик рухнул на постель с размозженной челюстью…

После выстрела надо было бежать быстро: он разбудил людей.

Красавчик подбежал к окну и стал звать на помощь.

Черные грешники скатились вниз, ворвались во двор и бросили зажженный факел на сеновал.

На ферме был только один человек — второй работник.

Он отважно выбежал в одной рубашке и сделал два выстрела. Но его пули никого не задели.

Черные братья выбрались в чистое поле, а от сеновала с амбаром черными клубами валил дым.

— Ну что, капитан! — со смехом сказал тогда Коробейник. — Скажите, я недаром провел ночь у перевозчика на пароме Мирабо? Славные новости я вам привез!

XVIII

Теперь покинем берега Дюрансы — арену зловещих подвигов черных братьев — и перенесемся в Экс, бывшую столицу бывшего королевства Прованс.

Экс — город обширный и печальный, где повсюду царит великая меланхолия.

Улицы там поросли травой; в особняках, огромных, как дворцы, почти никто не живет; бульвары, обсаженные прекрасными деревьями, пустынны.

Это город, у которого было прошлое и который, подобно Версалю, жалеет о нем. Настоящее и будущее ему, кажется, безразличны.

Раньше он был столицей — теперь субпрефектура.

Этот город — отставной генерал, служащий теперь гувернером.

А между тем в нем есть прекрасная улица и прекрасный район, ни в чем не уступающий Версалю: район Сен-Жан.

Там стоят дома с садами по целому гектару и с мраморными, как в Венеции, лестницами.

Живут в них, впрочем, по большей части, только три месяца в году: от Рождества до Пасхи.

Все остальное время видишь только, как дважды в день старый швейцар отворяет двери да раз в неделю окна, чтобы проветрить здание.

Потом опять наступает тишина.

Таким был и особняк Монбренов де Сент-Мари.

Случались даже годы, когда и зиму старый швейцар проводил в одиночестве: не всякую зиму семейство выезжало из своего имения на Дюрансе.

Этот швейцар был славным стариком, повидавшим на своем веку уже три поколения Монбренов.

Он был так стар, что в Эксе его прозвали "дядя Мафусаил".

Он схоронил трех жен и только что женился на четвертой, которой годился в деды, если не в прадеды.

На самом деле его звали Жан Реймон, но кличка Мафусаил прочно к нему приклеилась.

Итак, однажды вечером древний старец и его новая жена безмятежно сидели у камелька в швейцарской, просторной, как гостиная (в этом доме все было монументально).

Муж спокойно читал, жена сидела за вышиваньем — и вдруг послышался какой-то нахальный шум.

Это стучала карета, собиравшаяся остановиться около дома.

Мы назвали ее стук нахальным, потому что никто никогда не останавливался там, если дома не было хозяев, а они дома почти никогда не бывали.

В Эксе и в гости ходят обычно пешком или в портшезах — в экипажах почти никогда. Экипажи предназначены только для загородных прогулок.

Да никто и не мог приехать в гости к господам Монбрен де Сент-Мари, поскольку в городе их не было.

Поэтому Мафусаил с молодой женой удивленно переглянулись.

В ту же секунду прозвонил звонок.

Старый швейцар пошел открыть сначала форточку в калитке, потом саму калитку — и застыл в совершенном ошеломлении.

У ворот стояла почтовая карета, возрастом, пожалуй, не меньше самого Мафусаила, дважды в год перевозившая хозяев из замка Монбрен в Экс, а потом обратно.

Но господа де Сент-Мари с племянницей никогда не совершали подобного путешествия, не известив по меньшей мере за неделю: ровно столько требовалось, чтобы убрать и проветрить покои для них.

Так что Мафусаил чуть не грохнулся в обморок, увидев эту карету, обвешанную чемоданами и тюками, запряженными парой добрых, несколько тяжеловатых лошадей, покрытых попонами с бубенцами, и господина Жозефа де Монбрена, который кричал ему:

— Открывай же поскорей большие ворота, Жан!

Только эти слова и вывели старого швейцара из оцепенения.

Он отодвинул два больших железных засова, запиравших ворота изнутри, и обе створки разом распахнулись.

Карета въехала во двор, и первой из нее проворно спрыгнула на землю мадемуазель Марта. Отца и дочь сопровождали только лакей и горничная.

Швейцар, который все не мог оправиться от изумления, воскликнул:

— А где же господин Жан?

— В Монбрене остался, — со смехом ответил отец Марты. — Что тут такого удивительного, мой бедный друг? Почему ты смотришь на нас, как будто мы привидения?

— Что ж… видите ли… не ждал я вас…

— Верно, верно. Мы сами еще позавчера и не думали приезжать.

С такими словами господин де Монбрен вошел в большую гостиную на первом этаже, где Мафусаил поспешно распахнул все четыре окна.

Швейцар хлопнул себя по лбу, как ученый, нашедший решение трудной задачи.

— Так-так! — сказал он. — Понимаю! Вы уж простите меня, сударь.

— Что ты понимаешь? — спросил господин де Монбрен.

— Это все из-за барышни…

И Мафусаил со значением посмотрел на дверь.

Марта осталась во дворе, распоряжаясь разгрузкой багажа.

— Если ты понимаешь, — ответил господин де Монбрен, — так я рад за тебя. Я вот ничего не понимаю: ни чего ты не понимал, ни что понимаешь теперь.

— Я хотел сказать, сударь, — ответил Мафусаил, — что вы подумали: здесь барышне будет безопасней.

— Безопасней?

— Точно так, сударь.

— Мне кажется, никакая опасность моей дочери не грозит.

На эти слова Мафусаил отступил назад и еще изумленней посмотрел на хозяина:

— Как, сударь? Неужели вы не знаете, что происходит?

— Нет, а что же происходит?

— Да через неделю все будет в пламени и в крови!

— Где?

— Здесь, на Дюрансе — да по всей Франции, — ответил швейцар.

Господин де Монбрен посмотрел на старого слугу и подумал: "Уж не лишился тот рассудка?"

Мафусаил продолжал:

— Мадам сюда прибыла на той неделе.

— Какая мадам?

— Сама Мадам! — ответил швейцар.

Господин де Сент-Мари содрогнулся.

"Мадам" звали герцогиню Беррийскую. Она прибыла, чтобы попытаться отвоевать трон для своего сына[4].

Монбрены де Сент-Мари были дворянами, но никогда не были закоренелыми роялистами. Они даже всегда склонялись к либеральному образу мыслей, и новый режим был им вполне симпатичен.

Поэтому они не общались с легитимистскими кружками, действовавшими в Эксе с 1830 года, а стало быть, ничего и не знали: ведь газеты нарочно умалчивали о событии, про которое уже неделю говорил весь Прованс.

То была тайная высадка герцогини Беррийской, отплывшей из Англии с горсткой верных сторонников на корабле "Карл-Альберт".

Новость эта распространилась, как огонь по пороховой дорожке.

Власти подняли тревогу и погнались за герцогиней, которая, как говорили, направлялась в Бордо. Множество молодых людей из самых знатных французских семейств поспешило вслед