– Вылезайте, мистер Томпсон, заходите, – сказал он. – Старуха выползет сей момент, у ней постирушка.

Миссис Томпсон ощупью сошла с подножки и села в сломанную качалку на крыльце, где половицы прогибались под ногами. Женщина, босая, в ситцевом цветастом капоте, примостилась на краешке крыльца; землистое толстое ее лицо выдавало огромное любопытство. Мистер Томпсон начал:

– Ну, вы, думается, знаете, у меня стряслись не так давно, как бы выразиться, неприятности, и причем, по присловью, не из тех, какие случаются с людьми каждый день, и, поскольку нежелательно, чтобы соседи оставались на этот счет в сомнении… – Он запнулся, потом сбивчиво продолжал, и скверное выражение появилось на лицах у тех двух, что слушали его, жадное и презрительное выражение, которое яснее ясного говорило: «Э-э, плохи же твои дела и невелика ты птица, коль припожаловал со страху, что мы не так поймем, известно, только бы мы тебя тут и видели, да больше-то припасть не к кому, – ну нет, мы и то не стали бы так себя ронять». Мистеру Томпсону было стыдно за себя, его вдруг обуяла ярость на это отребье, эту голь перекатную, так бы и сшиб их вместе вонючими лбами, но он сдержался, договорил до конца. – Спросите жену, – сказал он, и это было самое трудное, потому что каждый раз, как он доходил до этого места, Элли, даже пальцем не шелохнув, вся словно бы подбиралась, как будто ее хотели ударить, – она скажет, моя жена не даст соврать.

– Правда, я сама видела…

– Да, история, – сухо произнес мужчина, почесывая себе под рубахой ребра. – А жаль. Ну а только мы-то тут при чем, не пойму. С какой бы нам радости встревать, не пойму я, в эти мокрые дела. Ко мне-то оно ни с какого бока не касается, как ни погляди. Хотя спасибо, что потрудились, заехали, будем знать по крайности, как и что, а то понаслушались мы не разбери чего, сумнительно, и даже очень, понаплели нам с три короба.

– Про одно про это трезвонят всяк кому не лень, – сказала женщина. – Убивать взяли моду, а мы, например, не согласны, и в Писании сказано…

– Заткни хайло, – сказал мужчина, – и больше не разевай, не то я тебе его сам заткну. Я то есть к чему…

– Нам пора, не будем вас задерживать, – сказала миссис Томпсон, расплетая пальцы. – Мы и так задержались. Час поздний, а нам еще ехать в такую даль. – Мистер Томпсон, поняв намек, последовал за нею. Мужчина и женщина, прислонясь к хлипким столбикам крыльца, провожали их глазами.

И вот сейчас, лежа на кровати, мистер Томпсон понял, что настал конец. Сей час, сию минуту, лежа на той кровати, где восемнадцать лет спал он вместе с Элли, под крышей, которую собственноручно крыл дранкой накануне женитьбы, и привычно поглаживая пальцами костлявый подбородок, уже обметанный щетиной, хотя только с утра был брит, мистер Томпсон – такой, каким волею судьбы уродился, – понял, что он конченый человек. Конченый для той жизни, какая была до сих пор; сам не ведая почему, дошел до крайней черты, откуда надобно начинать сызнова, но как – он не знал. Нечто иное начиналось отсюда, но он не знал что́. Впрочем, это в каком-то смысле и не его была забота. От него, предчувствовал он, тут будет мало что зависеть. Разбитый, пустой, он поднялся и пошел на кухню, где у миссис Томпсон как раз поспел ужин.

– Ребят зовите, – сказала миссис Томпсон. Мальчики были в сарае. Выходя, Артур задул фонарь и повесил его на гвоздь возле двери. Мистеру Томпсону было не по себе от их молчания. Они двумя словами не обменялись с ним с того дня. Словно бы избегали его, управлялись на ферме вдвоем, точно его не существовало, делали все, что надо по хозяйству, не спрашивая его совета.

– Ну, докладывайте, чем занимались? – спросил он нарочито бодрым голосом. – Чай, делов наворочали?

– Нет, сэр, – отвечал Артур, – делов не особо много. Так, оси смазали кое-где.

Герберт промолчал. Миссис Томпсон склонила голову.

– За хлеб наш насущный, Господи… аминь, – прошептала она неслышно, и Томпсоны, опустив глаза, сидели со скорбными лицами, словно на похоронах.

Всякий раз, едва мистер Томпсон закрывал глаза, силясь уснуть, мысль его пробуждалась и куда-то неслась без устали, петляя, точно заяц. Она перескакивала с одного на другое, металась туда-сюда, пытаясь напасть на след, который выведет его к тому, что произошло на самом деле в тот день, когда он убил мистера Хэтча. Напрасно; несмотря на все потуги, мысль мистера Томпсона лишь возвращалась на то же, прежнее место, перед глазами стояло лишь то же, что явилось им первый раз, хоть он и знал, что этого не было. Но если тогда, в первый раз, он видел то, чего не было, значит, убийству мистера Хэтча, с начала и до конца, нет оправдания, тогда уже ничего не изменишь и трепыхаться незачем. Ему и сейчас казалось, что он в тот день сделал, возможно, не то, что полагается, но уж, во всяком случае, то единственное, что ему оставалось, – да так ли это? Была ли надобность убивать мистера Хэтча? Ни разу в жизни он не встречал человека, который с первой минуты внушил бы ему такую неприязнь. Он прямо кожей ощущал, что этот хмырь явился сюда пакостить. Одно только, по прошествии времени, казалось необъяснимым: отчего нельзя было попросту послать мистера Хэтча куда подальше, не дожидаясь, пока он подойдет ближе?

Миссис Томпсон, скрестив руки на груди, лежала рядом неподвижно и тихо, но почему-то чувствовалось, что она не спит.

– Спишь, Элли?

В конце концов, он мог, пожалуй, отделаться от мистера Хэтча и по-хорошему, а в крайнем случае скрутить его, надеть эти самые наручники и сдать шерифу за нарушение порядка. Подержали бы взаперти денька два, на худой конец, покамест не поостынет, либо штрафанули. Он старался придумать, как еще можно было повернуть разговор с мистером Хэтчем. Хм, ну, допустим, сказать ему хотя бы так: послушайте, мистер Хэтч, давайте говорить как мужчина с мужчиной. Но дальше этого у него не шло. Что бы такое можно было в тот день сказать или сделать? Но если можно было в тот день сделать что-то другое – что угодно практически, – а не убивать мистера Хэтча, тогда ничего бы не случилось с мистером Хелтоном. Про мистера Хелтона мистер Томпсон почти не думал. Его мысль перескакивала через мистера Хелтона и, не задерживаясь, неслась дальше. Если бы задержаться, задуматься, то пиши пропало, вовсе ни к чему не придешь. Он попробовал вообразить, как могло