В «Газетт риме» Луи-Хавье де Рикар опубликовал довольно злое стихотворение в шестнадцать строф, направленное против Доде, «поэта-незабудки», и Вильмезана, главного редактора «Фигаро», который поддерживал «предателя». Можно было с полным основанием опасаться, что ссора вспыхнет с новой силой, потому что все происходящее сильно задело Доде. Но мудрость Доде взяла свое, и он лишь пожал плечами, не желая портить себе медовый месяц — ведь он 29 января 1867 года женился на Жюли Алар. Алар была еще одной перебежчицей, так как раньше сотрудничала с редакцией «Искусства». По слухам, Верлен будто бы ухаживал за ней; этим можно было бы объяснить его озлобленность. Впоследствии Доде не упустит ни единого случая посмеяться над «бесстрастными парнасцами», в частности, в своем романе «Малыш».

И все же самым язвительным оказался «инквизитор изящной словесности» Жюль Барбе д’Оревильи, разносторонний автор, по прозвищу «Бородач» (Гюго называл его «фантастическим кретином»). Недовольный тем, что один из его протеже, Амеде Помье, «перешел на сторону» Парнаса, д’Оревильи напечатал в «Желтом Карлике» в ноябре 1866 года серию из «37 миниатюрных портретов парнасцев». Они были настолько остроумными и смешными, что злиться на автора было просто невозможно. Верлен «пожал бурю» за посеянный в «Искусстве» «ветер». Вот его «портрет-миниатюра»: «Бодлер-пуританин, мрачная смесь из понадерганных из г-на Гюго и Альфреда Мюссе мотивов при отсутствии цельности бодлеровского таланта. Таков г-н Верлен, и больше в нем ничего нет. В одном месте он сказал о ком-то, мне не известном:

Когда слушаешь г-на Верлена, желаешь, чтобы он последовал за указанными тенями».

Цитата взята из опубликованного в «Современном Парнасе» стихотворения «Сон, с которым я сроднился», наполненного мыслями об Элизе.

В конце лета 1866 года Верлен отдал издателю Лемерру почти оконченную рукопись «Сатурновских стихотворений»[84]. Одна из частей сборника посвящена угасшей страсти. Чтобы завершить книгу, поэт отправляется в Леклюз.

Элизе было очень приятно узнать, что она вдохновила кузена на столь прекрасные стихи. В доказательство восхищения и, вероятно, желая поспособствовать успеху Поля, она предложила взять на себя все издательские расходы. Этот изящный жест глубоко тронул Верлена. Элиза знала, что их невозможная любовь, возвышенная в произведениях искусства, навсегда останется чистой и прекрасной. Но Поль не был еще полностью исцелен. Его раны открылись вновь. Под большими деревьями парка он напишет об этом стихотворение «Три года спустя».

Старшей дочери Элизы уже было семь, а младшей шесть лет. Сама Элиза постепенно поправлялась после выкидыша[85]. Когда она выходила в сад, ее пылкий поклонник брал ее под руку. Впоследствии Верлен вспомнит «медленную, сосредоточенную и властную походку выздоравливающей, которая всего несколько лет назад простилась с молодостью. Она еще очень слаба, но уже может совершать небольшие прогулки по саду. На ней белое платье, ее большие серые, как небо, глаза, задумчивы и полны страсти. А круги под ними подобны линии горизонта»[86].

Буря утихла, но страдание еще жило:

Сидя за столиком на леклюзском постоялом дворе[88], Верлен размышляет, вздыхает с грустью и проклинает жестокую судьбу, которая жестокими испытаниями превратила его в жалкий обломок:

Эти знаменитые строки, где Поль предстает таким, каким останется до конца жизни, были написаны им в годы, наполненные силой молодости, в возрасте двадцати двух лет!

В конце октября 1866 года Лемерр издает «Сатурновские стихи» Верлена одновременно с «Ковчегом» Франсуа Коппе и «Опытами» Сюлли Прюдома.

Пролог и эпилог сборника явились настоящим литературным манифестом. Мечта, то есть Поэзия, должна сверкать в блеске Абсолютной Красоты и разорвать всякую связь с действием. Создавать произведение искусства не значит «разбрасывать частички своей души». Скорее наоборот — показывать холодную, поистине мраморную бесстрастность: «Иль не из мрамора Венера из Милоса?» Такой вывод делается автором в конце своей книги, двенадцать стихотворений которой, романтичные и исполненные боли, подобно «Ночам» Мюссе, повествуют о личной драме поэта. Но он стремится спрятаться, затаиться, будто намекая на недосягаемую мечту. Критики увидели здесь лишь блестящую игру, у них не возникло желание объяснить, почему эти стихи, полные сдерживаемой страсти, выдаваемые за обычные упражнения в стихосложении, трогают читателя так же глубоко, как «живые» воспоминания. Так попадает впросак Лепеллетье — ему Верлен ни слова не сказал о своей любви: «Во всей книге нет ни одной детали, — пишет он, — которая бы отражала какое-либо конкретное событие из жизни поэта или пережитое страдание»[90].

Поскольку вполне можно было допустить, что эти пламенные стихи посвящены одной или нескольким женщинам, некоторые решили, что вдохновительницами их были проститутки, в обществе которых автор пытался найти утешение. Очевидно, что такая ложная трактовка приводит к полной бессмыслице.