И хотя тюлени и птицы послужили некоторым развлечением, моральный дух на «Эссексе» упал до крайней своей отметки. До сих пор они медленно и безуспешно двигались к мысу Горн. Бедствие, настигшее их всего через несколько дней после начала путешествия, сулило неудачу всему походу. Они провели в океане четыре месяца и добыли всего одного кита. Такими темпами, если они планировали вернуться с полным грузом масла, их поход обещал затянуться не на два года, а на несколько лет. С каждым днем становилось все холодней, впереди их ждали легендарные опасности мыса Горн, и напряжение на борту «Эссекса» достигло своего пика.

Ричард Генри Дана на своей шкуре испытал, как подавленное состояние экипажа приводило к тому, что самый незначительный инцидент воспринимался как величайшая несправедливость. Тысячи мелочей, которые случаются ежедневно и ежечасно и которым не придают значения, в долгом и утомительном путешествии могут приобрести особый смысл. Маленькие войны и сплетни, слова, услышанные в офицерских каютах, неверно воспринятый взгляд или фраза, грубые злоупотребления – все действовало на людей самым скверным образом.

На борту «Эссекса» недовольство команды сосредоточилось вокруг провизии. Никогда различия между командирами и матросами не становятся так очевидны, как во время трапезы. Капитан и его помощники ели почти так же, как они ели дома, в Нантакете: на тарелках, с вилками, ножами и ложками. У них было достаточно овощей (если на судне еще оставались овощи), которые разнообразили корабельный паек из солонины. Если на корабле было свежее мясо – вроде тех тридцати свиней с острова Маю, – большая его часть доставалась командирам. Вместо галет, хлебцев, высушенных до твердокаменного состояния, стюард регулярно подавал на стол свежеиспеченный хлеб.

Люди на баке и в рулевом отсеке наслаждались несколько иной пищей. Они ели не за столом, а сидя на своих рундуках, составленных вокруг большого деревянного чана, наполненного кусками свинины или говядины. Мясо, которое называли кониной или даже солониной, было настолько соленым, что, когда повар окунал его на сутки в морскую воду, чтоб хоть немного размягчить, оно не набирало соль, а, наоборот, отдавало ее.

Матросы должны были предоставлять свою собственную посуду. Обычно они ограничивались финкой и ложкой да оловянной кружкой для чая или кофе. Вместо огромных порций, которые подавали капитану и его помощникам, матросы получали гораздо более скромную пайку. Их ежедневная диета ограничивалась галетой и куском солонины. Иногда к ним подавался «вареный пудинг» – мучная запеканка или клецки, отваренные в холщовом мешке. Считалось, что в конце девятнадцатого века дневной рацион матросов составлял около трех тысяч восьмисот калорий. Но едва ли матросы на китобойном судне действительно получали достаточное питание. Один из «зеленоруких», служивших на нантакетском судне, жаловался: «Проклинаю тот день, когда ступил на борт китобойного судна. Зачем человеку все блага земные, если он умирает от голода?»

Однажды, после того как Фолклендские острова уже остались позади, матросы спустились на обед и обнаружили, что их порция мяса стала еще меньше. Завязался спор. Решено было не трогать котел, пока его не покажут капитану Полларду, подав, как полагается, официальную жалобу. Матросы выстроились в передней части палубы, а один из них, с котлом говядины на плече, прошел к кормовой части, к выходам из кают. Никерсон, который должен был смолить сети у главного стакселя, со своего места прекрасно видел все происходящее на палубе.

Едва котел поднесли ко входу в каюты, капитан Поллард сам вышел на палубу. Он бросил взгляд на мясо, и Никерсон увидел, как потемнело его лицо. Вопросы питания всегда были сложными и щекотливыми. А капитан Поллард лучше, чем кто бы то ни было, знал, что скупые владельцы недопоставили на «Эссекс» значительную часть провианта. И если капитан хотел, чтобы еды хватило на несколько лет вперед, он вынужден был снизить пайку уже сейчас. Конечно, ему это не нравилось, но у него не было другого выхода.

Принеся котел в кормовую часть, матросы нарушили священные границы, вторглись на территорию командиров корабля. И хотя гнев экипажа был оправдан, это был вызов власти капитана, и тот не мог спустить это с рук. Это был критический момент для капитана, ему нужны были сильные средства, чтобы вывести команду из разрушающего, катастрофического настроения.

Забыв об обычной своей сдержанности, Поллард взревел: «Кто принес сюда котел? Выходите, будь вы прокляты, и скажите мне в лицо!»

Никто не осмелился сказать ни слова. Матросы несмело подходили ближе, но каждый пытался спрятаться за спиной товарища. Это было как раз то, чего ждал от них капитан.

Поллард в ярости принялся вышагивать по палубе, жуя табак, сплевывая под ноги и бормоча: «Будете еще предъявлять мне тут претензии, чертовы ублюдки?» Наконец он остановился у передней части кватердека, поправил свой жакет и шляпу и набросился на матросов. «Вы – мразь, – рычал Поллард, – разве я не даю вам все, что только может дать этот корабль? Разве я не отношусь к вам по-человечески? Вы что? Голодаете и мучаетесь от жажды? Чего вам еще надо? Хотите, чтоб я уговаривал вас поесть? Или хотите, чтоб я жевал за вас?» Матросы стояли в полном ошеломлении. Взгляд Полларда скользнул туда, где сидел со своею щеткой Никерсон. Указав на него пальцем, капитан взревел: «А ну, иди сюда, щенок. Я убью пачку таких, как ты, а потом с попутным ветром отправлюсь домой».

Не имея ни малейшего представления о том, что последует за этой тирадой, Никерсон сполз на палубу, ожидая если не смерти, то, по крайней мере, порки. Но, к всеобщему облегчению, Поллард разогнал всех, пообещав напоследок, что если услышит еще хоть слово о провизии, то разобьет команду надвое и прикажет им выпороть друг друга, чтобы выбить из них дурь.

Пока команда разбредалась по местам, Поллард еще ворчал, и это ворчание вошло в историю как «монолог», который они спародировали в огромном количестве скверных стишков. Никерсон помнил их и пятьдесят семь лет спустя.

Поведение Полларда было довольно типичным для капитанов из Нантакета, которые славились своей способностью переходить от глухого молчания к необузданному гневу. Если верить Никерсону, Поллард был «добр там, где он мог себе это позволить… Это проявление ярости было едва ли не первым за весь поход и прошло с закатом солнца. На следующее утро он был так же благостен, как и всегда». Но все на борту «Эссекса» переменилось. Капитан Поллард доказал, что у него достанет силы воли, чтобы поставить команду на место. И с этого дня больше никто ни на что не жаловался.

Двадцать пятого ноября 1819 года около восьми утра впередсмотрящий крикнул: «Земля!» Вдалеке показался скалистый остров, высоко поднимающийся над водой. Поллард тут же сказал, что это Стейтен-Айленд, остров, лежащий к востоку от мыса Горн. Команда молча взирала на эту легендарную груду камней, как вдруг она растворилась, оставшись позади туманной грядой.