– Все, вот так до привала дотерпишь, только руками не трогай и старайся не задевать. Сможешь ехать или за спину посадить?

Вот еще!

– Смогу.

Мы потеряли очень много времени и могли бы не уйти, но татарская разведка натолкнулась на такой отпор оставшихся с Коловратом дружинников, что поспешила обратно сообщать своим, что страшные урусы нашлись.

Вятич действительно догнал нас. Тысяча Андрея уходила в сторону Козельска рысью, хотя в этой тысяче и половины ее не осталось. По виду сотника можно было понять, что случилось, но я зачем-то спросила:

– Погибли?

– Как окружили, я уехал. Больше помочь нечем.

У меня бессильно сжались кулаки, прошлое никак не желало меняться, и никакие усилия, ни мои, ни Анеи, ни Вятича не помогали! Вдруг мелькнула мысль, что если бы не Анеин оберег, Евпатия бы убили гораздо раньше, и не пришлось бы стаскивать против горстки храбрецов камнеметные машины, а Батыю разворачивать все войско и задерживаться, Коломна не успела бы подготовиться… Значит, все-таки можно изменить в этом прошлом хоть что-то? Вернее, я живу в том будущем, которое результат изменившегося прошлого?

Но стоило задуматься над этим, как стало совсем худо. Значит, что бы я ни делала, все равно будут сожженная Москва, погибший Владимир, уничтоженный Торжок, рухнувшая Десятинная в Киеве… сотни городов и городков, испоганенных Батыем? И Козельск тоже будет? И голова князя Романа, принесенная Батыю как доказательство его гибели?

Накатившее чувство трудно описать, такой смеси отчаяния, тоски, сумасшедшей злости и ненависти я не испытывала никогда. Кажется, зарычала. Вятич положил руку на мою руку:

– Настя…

– Ты не понимаешь, я же знаю, что будет!

– Я знаю, что ты знаешь.

Господи, конечно, он же сын Ворона, небось, умеет читать мысли.

– Изменить можно?

– Не все, но можно. Для этого ты поедешь в Козельск и все расскажешь, чтобы мы могли понять, что можно изменить.

– Козельск нужно спасти.

В ответ только кивок.

Вятич отъехал вперед к Андрею и что-то стал говорить, показывая плетью вперед. Тот кивал.

Немного погодя, въехав в большой лес, мы встали.

Во время короткого привала Вятич прежде всего взялся за мою рану. Конечно, было больно, так больно, что не передать словами, но сотник только прикрикнул:

– Сцепи зубы и молчи!

Я бы и без его замечания не проронила ни звука, а теперь тем более. Слезы брызнули из глаз, как только он осторожно отделил тряпицу от моей подсохшей раны. Но Вятич знал свое дело, немного погодя к ней была приложена какая-то распаренная масса и стало много легче.

– Настя, только не усни, нам рассиживаться нельзя. Давай, за спину посажу и привяжу, чтобы не свалилась.

Еще один желающий покатать за спиной. Я упрямо помотала головой:

– Сама доберусь. Только езжай сзади, чтобы видеть, что я не упала…

Усмешки не получилось, при малейшем движении губами становилось больно располосованной щеке.

Вечером, когда устроились на ночевку, к нашему костерку снова подсел Андрей, внимательно посмотрел мне в лицо:

– Как ты?

– Нормально.

– Что?

Вот черт, когда я научусь не использовать слова, которые здесь не воспринимают так же, как мы в двадцать первом веке?

– Все хорошо.

– Кто ты?

Вятич смотрел на меня настороженно, а я мысленно махнула рукой: чего уж тут скрывать, половину-то правды Андрей может знать?

– Сначала скажи, тебе нравится Луша?

– Кто? – подозрительно прищурил глаза Андрей.

– Дочь Анеи Евсеевны?

– Ну…

– А без ну?

– Нравится!

– Женишься?

Боярин явно смутился такому наскоку, пожал плечами:

– До того ли?

– А если бы было до того, женился?

Вятич старательно прятал улыбку.

– Женился! – Глаза моего жениха смотрели почти с вызовом. Я тоже с трудом сдержала улыбку, но не потому, что хотела ее спрятать, а потому, что было больно.

– Значит, женишься. Я Настя, дочь Федора Евсеевича.

– Ты?!

Понятно, Андрей уже что-то подозревал, но не то, что везет собственную невесту.

– Я, Андрей Юрьевич. И я не хочу, чтобы ты женился на мне, а хочу, чтобы взял в жены мою сестру Лушку.

Глаза Вятича откровенно смеялись.

– Что, Андрей Юрьевич, верно я твердил, что строптива твоя невеста?

Андрей крякнул:

– Как ты в Рязань из Козельска попала?

– Долго рассказывать, не могу говорить, больно.

– Вот так, не уберег, располосовали девке щеку, теперь год-другой со шрамом ходить будет.

– Роман говорил…

– Все правильно говорил князь Роман. Только не надо сейчас об этом.

Взгляд Вятича стал настороженным и вопросительным, я решила, что он боится моей с Романом Ингваревичем откровенности, коснулась руки сотника:

– Роман ничего не знает.

Он только кивнул. Много позже я поняла, что не об этом болело сердце сотника Вятича, сына волхва Ворона, но только много позже.

– Андрей, только пока никто не должен знать, что я не парень.

И зачем сказала, теперь-то какая разница? Но сказанного не вернешь, боярин кивнул, а Вятич удивленно пожал плечами.

– А как там… князь Роман Ингваревич?

– Готовятся. Он меня с частью дружины послал на перехват Евпатию, чтобы головы зря не сложили. Распорядился либо к Коломне идти, если успеют, либо сразу в Козельск. И о тебе сказал, чтобы не сватал больше.

– Если сказал, так чего же ты у Вятича расспрашивал?

– Интересно же, с кем это князь Роман слюбился.

– Они выстоят?

– Нет. Я на Воронеже был, и у Коломны видел, сколько их и сколько нас. Побить можно, но не разбить. Нужна сила всей Руси, а остальные по норам спрятались, пережидают, словно мыши, может, кот мимо пройдет?

Стало совсем тошно, я-то помнила про голову Романа на острие копья… И вдруг голос Вятича:

– Хоть бы сообразил, с кем одеждой поменяться, плащ свой отдать…

– Кто?

– Роман.

Мелькнула шальная мысль, что вдруг сообразит, но Андрей Юрьевич покачал головой:

– Ты князя Романа не знаешь, он никогда ни за кем не прятался, всегда впереди дружины.