Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я хотел спросил у тебя, пан-атаман Грициан…
– Таврический.
– Ага. Врический. Есть ли у тебя, как говорится, какая ни на есть программа?
– Ну а как же можно без программы? Ну что я вам, бандюга с большой дороги? Я же атаман идейный! И все мои ребята, как один…
– Стоят за свободную личность.
– Значит, будут грабить.
В общем, Максим Иванович разницы между ними не видел. Что эти с тебя сапоги пытаются снять, что те. А честные они люди, стремящиеся к светлому будущему, или обычные проходимцы – разницы, в сущности, никакой. Так-то оно, конечно, понятно, что Меншиков и сам своё состояние заработал грабежами. Но он-то грабил на войне и врагов. А тут свои и в родимом доме. В общем – мерзкие ребята. Недолюбливал их Максим. Недолюбливал. И встреч не искал.
Хуже того, было совершенно очевидно, что в сложившейся ситуации у Керенского остаётся только один ход для его нейтрализации – убийство. И как он будет действовать, тоже несложно догадаться. Официально арестовать и расстрелять не посмеет. Даже по подложному обвинению. Значит, будет работать через этих общественных аскарид. Так что в столицу если и можно Меншикову ехать, то только с толпой до зубов вооружённых мужчин. Но, увы, Максима приглашали без корпуса. И даже без полка. А лично. И максимум, что он мог прихватить, – это несколько человек сопровождения. Так что всё вырисовывалось слишком очевидно…
Ну вот какой для него смысл ехать в город, кишащий общественными паразитами, в который его приглашал «любимый» враг? Правильно, никакого, если без войск. Ведь, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят… если только у тебя нет должного количества солдат для наведения «конституционного порядка». А вот их-то как раз брать было и нельзя. Ведь это станет открытым выступлением против Керенского. Чего пока что допускать не имело смысла. Игра-то шла по правилам. Умные люди, конечно, всё прекрасно понимали, но основная масса обывателей – нет. В их глазах тот, кто ошибётся и первым нарушит правила игры, станет главным злодеем и мерзавцем, потеряв общественное уважение и поддержку толпы. Кроме того, кое-какие промахи Александра Фёдоровича были Максиму даже на руку. Выступи он против него, так что – отказываться от звания генерала и командира корпуса? Очень плохая идея. Очень. Так что пришлось ехать.
Проиграв первый раунд, Керенский пытался отыграться во втором. Сменив оружие, тактику и поле боя…
Петроград был обычным для лета. Смесь жара, идущего от камней, со свежим морским воздухом. Удивительный контраст, грозящий опасными сквозняками и топлением от пота и духоты.
Вокзал. Оркестр. Ревущая радостно толпа. Цветы. Ничего неожиданного. Всё предсказуемо. Кроме автомобилей. Их не было. Меншикову и его людям подали извозчиков. Шутка? Или злой умысел? Сложно понять. Во всяком случае, с таким транспортом он словно стреноженный. На нём быстро не разгонишься. Да и пулю он держит так себе. Особенно волосатый двигатель, время от времени «стравливающий лишнее давление» прямо в лицо пассажирам.
С вокзала поехали они прямиком в Зимний дворец. Да-да. Именно туда. После гибели Императорской семьи он пустовал… несколько часов. Поэтому Временное правительство «без всякого зазрения совести» заняло его для своих нужд и «во славу будущей демократии». Поначалу ведь всё шло по плану заговорщиков. И никто не знал, что Северный фронт откажется приносить им присягу. А потом, когда пришлось переобуваться в прыжке, отступать из Зимнего дворца уже было поздно и как-то неправильно…
Награждение прошло пресно, скучно и тошно.
Глава Временного правительства зачитал приказ о награждении. Лично. Пожал руку Меншикову. Вручил приказ. И всё. Награды нашему герою надлежало заказать самостоятельно, за свой счёт: чай, не бедствует и чин генеральский по правилам 1915 года не давал права на государственное изготовление наград. Вопрос же Максима о награждении личного состава полка был отклонён как несвоевременный. Мерзко. Очень мерзко.
Банкета не устраивали по экономическим соображениям. Война же. Поэтому вместо него дали приём, где присутствовали только сторонники Керенского. Даже его бойцов сопровождения не пустили. Из-за чего Максим чувствовал себя категорически неуютно. Да, играла какая-то музыка. Да, все вокруг говорили ему льстивые слова. Но аромат фальши был такой, что казалось: он попросту задохнётся. Страх и ненависть, обращённые к нему, чувствовались кожей так, словно они были чем-то материальным, осязаемым и до тошноты приторным.
Наконец Керенский не выдержал и пригласил Максима для приватного разговора в кабинет. По странному стечению обстоятельств, им оказалось то самое помещение, где Меншиков первый раз беседовал с Николаем II и его супругой по поводу беременности Татьяны Николаевны. Что всплыло в голове у молодого генерала очень ярко и сразу, навеяв разные воспоминания, вызвав немало раздражающие ассоциации. Дескать, Керенский в курсе и на что-то намекает.
– Присаживайтесь, – нейтрально произнёс Александр Фёдорович, указывая на стул рядом со столом. Словно посетителю. Максим же демонстративно не подчинился и сел на роскошный, но небольшой диванчик. Тот самый, где тогда сидели монарх с супругой. Керенский едва заметно вспыхнул, но сдержал себя в руках. – Утомительный приём. Не так ли?
– Вам не нравятся эти люди? – шутливо поинтересовался Максим.
– Отчего же? Нет. Хорошие люди. С ними очень приятно работать.
– Да? Странно. Мне показалось, что Вы на некоторых из них смотрите с отвращением. Или слово «хорошие» у Вас значит что-то большее, чем принято?
– Не важно, – нахмурился Керенский, недовольный и уязвленный словами собеседника. Он не думал, что его отвращение к ряду коллег, с которыми он вынужден работать, так очевидно окружающим.
– А что важно?
– Что? Хм. Максим Иванович, мне нужен Ваш совет. Недавно мне попалась фраза на одном древнем языке, и я хотел бы найти её перевод. Очень уж любопытно. Знающие люди сказали, что Вы в курсе.
– Эти люди были хорошими?
– Безусловно, – ответил Керенский, нервно дёрнув подбородком.
– Насколько мне известно, Александр Фёдорович, я не лингвист и вряд ли Вам помогу.
– Аш назг дурбатулюк… – начал говорить Керенский, озвучив формулу кольца Всевластья. – Вы, насколько я знаю, однажды употребили эту фразу, сказав, что это древнее проклятье. Что оно значит?
– Полагаю, Вас не устроит версия: «Я всё придумал по пьяни?» – с довольно мерзкой ухмылкой поинтересовался Меншиков, которому этот разговор совсем не нравился.
– Не устроит, – холодно и с явно проскакивающим раздражением ответил Керенский. Прошёл к шкафу. Открыл его. Достал бутылку виски и стакан. Один. Себе. Кое-как выдернул пробку и чуть трясущимися руками, постукивая по бортику стакана, налил «живительной влаги». С четверть ёмкости. А потом одним махом влил в себя.
– Занюхивать будете? – со всё тем же полным отвращения выражением на лице спросил Максим, отмечая отсутствие в кабинете закусок. Керенский дёрнулся, как от оплеухи, и слегка осоловевшими глазами уставился на нашего героя.