в процесс, особенно тогда, когда принималось решение – будем ли мы делать эксклюзив, или же поставим на поток средние, более доступные народу изделия.

Ладно, у нас еще будет время повспоминать о прошлом, сейчас нужно проверить секретер. Думаю, все там! Лишь бы моя матушка не торопилась домой! Секретер оказался закрыт, вернее, не все ящики, а лишь тот, где столешница поднималась, образуя дверцу. Нижние два выдвижных открыты, это точно, потому что неаккуратно задвинуты – уголки бумаги торчат в нескольких местах.

Верхний ящик оказался тяжеленным. Мало того, что это дерево, и достаточно массивное, так там внутри, на мой взгляд, оказалось не меньше пяти пачек бумаги, размером с хорошую амбарную книгу. Я осмотрелась, но садиться на кровать желания не было. Скорее всего, пока я болела, Морти стирала мою постель, а сюда и вовсе не заходила. Лишь за корзиной, которая оказалась в доступе.

Я взяла две пачки бумаг, перетянутых бечевкой, и решила, что безопаснее, да и приятнее, будет в своей комнате. Когда матушка – ехидна заснет опосля тяжелых молитв, тогда и займусь выяснением дел. А сейчас меня ждет густой и ароматный чай. Морти оставила козье молоко, и его можно добавить немного к чаю. Вспомнился калач, но я твердо решила оставить его на утро. Сейчас можно доесть остатки сваренной утром каши, а завтра из крупы надо сварить супец. Да, нет у нас ни мяса, ни картошки, но похлебать горячего требовала моя внутренняя Анастасия.

Дверь внизу хлопнула достаточно громко. Я оставила щелку неплотно закрыв свою дверь, и решила, что настало время поговорить с матушкой. Она, не заходя в кухню, стала сразу тяжело подниматься по лестнице. Остановилась на площадке между нашими комнатами тяжело дыша, подошла к моей двери, постояла пару минут и вошла.

– Ну, я вижу, что ты уже здорова, - начала она, пытаясь выдавить капельку улыбки.

– Еще не полностью, болит при ходьбе, но уже лучше, спасибо. Скажи, ты не принесла хоть немного еды? – я решила не тянуть с неприятным разговором, и была готова к ее выпадам на тему моей «зажратости».

– Мне сказали, что ты бегала сегодня по улице и была на ярмарке, - сухо и неэмоционально прямо заявила она.

– Саму ярмарку я не видела, мы смотрели на то, как герцог представляет свою невесту, а после я вернулась домой, - я решила не скрывать, раз она в курсе, но была удивлена – откуда у нее доносчики? Вряд ли она нравится кому-то в этом районе.

– «Мы»? С кем ты ходила?

– С Морти и ее дочкой – Молли, она моя ровесница.

– Зачем? – она говорила как робот, у которого заранее припасены новые вопросы в зависимости от моих ответов.

– Просто, посмотреть. Мне нужно выходить на улицу, на солнце, иначе зачахну вовсе, - я начинала злиться, и мало того – мне хотелось со всей мочи отвесить оплеуху этой бабе, чтобы она очнулась наконец, и поняла, что происходит вокруг. Останавливало лишь уверенность в том, что она ничего не поймет.

– Завтра ты идешь со мной в церковь. Будь готова к шести утра. После молитвы будет обед, потом можно поговорить со святым отцом, и вторая часть молитвы. Тебе нельзя пропускать их – ты особенная, Розалин, ты чистое дитя, - в глазах ее снова загорелся тот огонек сумасшествия, которого я очень боялась.

– Если буду себя хорошо чувствовать, и, если ты покормишь меня утром. Иначе, меня и ноги не понесут, - я решила не выводить ее на ругань прямо сейчас, мне нужно было немного времени на то, чтобы разобраться с делами отца.

– Будешь, - уверенно ответила она и вышла из комнаты, оставив меня сидеть на кровати, под матрасом которой я и спрятала все бумаги.

Быстро встав, я закрыла дверь на швабру, и пообещав себе, что завтра, сразу после ее ухода, прежде чем завтракать и браться за бумаги, выясню где дрова и вода, и отмою свою комнату. Я вынула одну прошитую насквозь пачку бумаг, расположилась на подоконнике, куда я легко умещалась вся, и отвернула первую страницу.

Эти листы назывались приемными. Я долго не могла понять их предназначение, но на шестом или восьмом картинка по аналогии сложилась более-менее понятная. Это лист – документ на место покупки, по сути товарная накладная. В ней нет ни слова о налогах, хотя, они могли быть в другом месте. Теперь я знала, что покупал отец! Он покупал шерсть. Вторая пачка бумаг называлась «отъемными». Здесь были его продажи.

То есть, по сути, это «приход-расход». Очень хотелось, чтобы оставшиеся бумаги содержали ту самую интересную часть с выручкой, хотя, и по этим можно было понять, что дела шли не так уж и плохо: сотня шерсти покупалась за десять серебряных, а продавалась не сотней… продавалась штуками. Сотня, скорее всего, означала вес. Но чего сотня? Килограмм? Значит, либо он из нее что-то делал, либо фасовал. И стоимость штуки – четверть серебряного, а этих самых штук он продавал тысячами!

Внимательно читала самые последние приходники и расходники, пытаясь понять – сколько было времени между покупкой и продажей, но потом поняла, что продажа могла относиться не к этой партии, а предыдущей, или той, что закупил несколько лет назад. Но продажи были практически ежедневными, а это значит, у него должны были быть склады! До перекупа без хранения они додуматься еще вряд ли могли!

Заснула в этот вечер более спокойно – у меня была хоть какая-то информация об этом месте и о семье, в которой родилось мое несчастное тело. Матушка – ехидна начала было толкать дверь, но, поняв, что дело не выгорит, бросила, и молилась в молельном углу между комнатами, который, по сути, был ничем иным, как гардеробной.

– Розалин, ты готова? – голос матери разбудил меня, вернув из какого-то теплого и хорошего сна.

– Я не иду, у меня болит грудь, мне тяжело дышать. Я не смогу ни сидеть, ни лежать! – я боялась, что она станет настаивать, и тогда что? Орать на нее, кричать, что чуть не убила ребенка голодом? Кто мне поможет? Правильно, никто!

Пару минут тишины оборвал стук – закрылась дверь. Я выдохнула – хорошо, сейчас это сработало, но сколько она будет молча уходить? Заснуть я так больше и не смогла, да и калач в сумке, знаете ли, никто кроме меня не съест. Остатки каши, горячий чай с