— Вот как? Откуда она ее вызвала? — спросил Астафьев.

— С вокзала.

— Вот на вокзале они и попытались разменять доллары, — Денисов перехватил нить разговора у своего более старшего товарища. — Журавлев подошел с ними к знакомому таксисту, но тот доллары не взял. Тогда они ушли, вернулись через час, и этот таксист, старик, Кузьмин, отвез его домой, в район Курятника. Расплатился тот парень уже рублями.

— Интересно!

— Смотри-ка ты, в самом деле работаешь, а я думал, только по девкам шляешься, — восхитился участковый.

— Менял доллары Куценко, где-то в бараках, — снова подхватил нить разговора Рыжов, — они оставались на остановке, поэтому к кому он ходил, Куликов не знает. Тот принес шестьсот рублей, они их и поделили. Кулич взял себе еще пустой кошелек, он ему очень понравился — натуральная кожа, новенький. А про монограмму он даже не понял, что это такое.

А то бы выбросил, или сжег.

— А где остальные вещи? — поинтересовался Юрий.

— Да, разделили, кто кому. Часы отдали Вепреву, цепочку взял Куценко, Женьке отдали печатку, мобильник Кулич не помнит кто взял.

Астафьев задумался.

— Ну что ж, пожалуй, можно брать этих орликов. Закроем их пока на двое суток, а потом посмотрим. Нужно идти к прокурору.

На оформление всех формальностей ушел час, после этого все разошлись в разные стороны. К двум часам дня Рыжов привез первого из задержанных, его мать и дежурного адвоката.

— Вот, Юрий Андреевич, можете полюбопытствовать: Сергей, как тебя по батюшке то? — обратился Рыжов к длинному, под метр восемьдесят, худому, парню.

— Александрович, — промямлил тот.

— Сестры его нет дома, говорят, уехал на Ильмень с подружками. Зато мать вот, как раз дома была.

— Хорошо, — кивнул головой Юрий, рассматривая своих будущих собеседников на ближайшие несколько часов.

Матери было на вид лет пятьдесят, среднего роста, с большой грудью, одетая в старое, застиранное платье. Волосы, нещадно сожженные химией, были непонятно красно-серого цвета, из-под которых проглядывала седина.

— Что он наделал то опять? — сходу спросила она. — Опять в драку какую-нибудь ввязался?

— Сейчас все объясним, не спешите, — пообещал Юрий, рассматривая его сынка.

Первое, что бросалось ему в глаза, продолговатая, дынеобразная голова. Все остальные черты лица различить было сложно. Под обеими глазами Вепрева зияли жуткого размера и цвета синяки. Судя по фиолетовым оттенкам и коричневым, с желтизной, краям, это были уже давние «украшения», и Астафьев попытался себе представить, что было, когда эти фингалы сияли в полную силу. Выходило не очень приятно для носителей этих «фонарей». Пухлые губы тоже, видно, пострадали при том же стихийном бедствии, но уже восстановили свою форму, от побоев остался только шрам в уголке губ. Еще один шрам украшал правую щеку героя. Сам рот был постоянно приоткрыт, что в купе с бровями «домиком» отнюдь не украшали его, а придавало какой-то «умоляющий» облик.

— Да-а! Кто это вас так, Вепрев, хорошо отделал? — не удержался, и спросил Юрий.

— Да, пацаны тут, с соседней улицы. Толпой налетели, отпинали, — пробормотал парень.

— Давно?

— Дней пять назад.

— В воскресенье он такой хороший пришел, уже с утра. Как раз под день рождения его так отхайдокали. Подарок ему такой сделали. Вот мне то же радость то была! — снова вступила в разговор мать Сергея. Вся ее жизнь сейчас читалась на постаревшем, неврастенически поддергивающимся лице. — Убьют так, как-нибудь, нахрен, и все, останусь одна на старости лет. Кто меня кормить будет, а?

— Почему, у вас же еще есть дочь? — напомнил Юрий.

— Да, — она махнула рукой, — Женька у меня получилась красивая, в девках долго не засидится. Вылетит из гнезда, и все.

— Понятно.

Адвокат, фамилия его была Дегтярев, устроился чуть наискось от своего подопечного, теперь перевес был трое, против одного Астафьева.

— Ну что ж, начинаем допрос Вепрева Сергея Александровича, 1987 года рождения, в присутствии матери, как вас зовут?

— Валентина Сергеевна Коптева.

Почему Коптева? — удивился Юрий.

— Это по третьему мужу. Он у меня умер пять лет назад.

— Хорошо. А паспорт при вас есть?

Убедившись, что перед ним действительно сидит мать Сергея Вепрева, а не тетя со стороны, Астафьев продолжил допрос.

— Хорошо. В присутствии матери, а так же адвоката Дегтярева, Валентина Исаевича. Итак, Сергей Александрович Вепрев, вы обвиняетесь по статье сто пятой уголовного кодекса Российской федерации в убийстве Серова Александра Игоревича.

— Господи! — ахнула мать. — В убийстве!? Вот дожила то какой радости!

Господи!!

— Чего!? — Серый даже вскочил с места. — Какого еще Серова? Никого я не убивал. Может, меня тогда чуть не убили.

— Когда — тогда? — быстро спросил Юрий.

— В субботу. И это, Серова я никакого я не знаю.

— А откуда вы знаете, что это было именно в субботу? Я числа не называл?

Сергея, похоже, заклинило. Он замолк, по глазам было видно, что он пытается найти какой-нибудь ответ.

— Так откуда вы знаете, что на нападение на Серова было именно в субботу, а не в какой-то другой день? — повторил Астафьев.

— Ну, скажи что-нибудь! — велела мать.

— Знаю, и все. Только никакого Серова я не знаю.

— То есть вы знаете, что нападение на Серова было в субботу, но самого Серова не знаете. Забавно.

— Я знаю, что парни там наезжали на одного, но фамилию его не знаю.

— Ну, конечно, у вас же не было времени спрашивать у человека, которого вы ограбил тем вечером, как его зовут.

— Никого я не грабил.

— Значит, свою вину вы отрицаете?

— Да. Не было ничего такого.

Юрий вдруг понял, что обычная тактика ловли подозреваемого в преступлении на ошибках и несуразностях в его показаниях, тут не пройдет. Парня просто клинило так, что тот отключался, как перегруженный компьютер. Надо было менять тактику.

— Хорошо, — вздохнул он, — начнем с самого начала. Скажите, Вепрев, где вы были в ночь с субботы на воскресенье, то есть с двадцать шестого, на двадцать седьмое июня?

— Ну, в парке сидел.

— Долго?

— Всю ночь.

— Я как раз на ночной смене была, вот они с Женькой и распустились, — пояснила мать, потом призналась. — Да, они меня и не спрашивают. Делают, что хотят.

— Хорошо, с кем вы там были? — спросил Астафьев.

— Да, я и не помню. Пьяный я сильно был. День рождения, все-таки.