Булгакова записывает в своем дневнике, что Н. В. Егоров, один из руководителей МХАТа, сказал, «что несколько дней назад в театре был Сталин, спрашивал, между прочим, о Булгакове, работает ли в Театре?»

— Я вам, Елена Сергеевна, ручаюсь, что среди членов Правительства считают, что лучшая пьеса — это «Дни Турбиных». В конце апреля Булгаков подает заявление, в котором «испрашивал разрешение на двухмесячную поездку за границу, в сопровождении моей жены Елены Сергеевны Булгаковой», «я хотел сочинить книгу о путешествии по Западной Европе». События вроде бы развивались в благоприятном для Булгаковых направлении: ему сообщили, что «относительно вас есть распоряжение», «паспорта будут бесплатные». «Дело Булгаковых устраивается» — так сказали в секретариате ЦИК, но в итоге в паспортах было отказано. «Обида, нанесенная мне в ИНО Мособлисполкома, тем серьезнее, что моя четырехлетняя служба в МХАТ для нее никаких оснований не дает, почему я и прошу Вас о заступничестве» (Письма. С. 296).

Все эти факты нуждаются в дополнительном исследовании, чтобы сделать какие-то определенные выводы. И «Мольера» сняли со сцены МХАТа тоже по непонятным причинам. Многое пока затемнено, многое сокрыто в архивах, недоступных для печати. Но, естественно, до поры, как говорится, до времени.

Для меня ясно только одно, что в образе Сталина Булгаков показал разрушителя («Батум»), а в живом Сталине он видел всесильного человека, властителя, строителя новой российской государственности, взорванной революцией и гражданской войной.

В критической литературе довольно часто можно прочитать, что существует несомненная связь между запретом на постановку «Батума» и скорой смертью Булгакова после этого, дескать, автор перенапрягся, сделка с совестью не проходит даром и нечто подобное в том же духе. А между тем, Е. С. Булгакова вспоминала, что с первого дня, когда они решили жить вместе, Михаил Афанасьевич потребовал, чтоб она поклялась, что он будет «умирать у нее на руках». И она поклялась... После этого в «Дневнике» не раз будет сказано о самочувствии Михаила Булгакова. После того как им отказали в паспортах, М. А. Булгакову «стало плохо», «опять страх смерти, одиночества, пространства» и др.

Жизнь Булгакова, начиная с 1914 года и до самой смерти была тяжелой, драматичной. Но нужно помнить и о том, что счастливый отец его умер от той же болезни, что и М. А. Булгаков, и в том же возрасте. Не все так просто, как хотелось бы некоторым критикам.

Сложные, противоречивые мысли возникали у Булгакова по отношению к Сталину: как большевика он отрицал, молодой Сталин был таким же разрушителем, как все молодые члены социал-демократической партии «ленинского направления», такие как Троцкий, Свердлов, Киров, Дзержинский, Молотов и др., как строителя новой могучей России он признавал. Огромная дистанция между этими двумя Сталиными, и Булгаков, как никто другой, чувствовал это: тиран, злодей, но возродил российскую государственность, указал на имена Петра Первого и Ивана Грозного как на властителей, много сделавших для укрепления могущества государства Российского, возродил идею русского и советского патриотизма, похоронив при этом идеи космополитизма в форме интернационализма как ведущих идей в строительстве нового мира.

О роли Сталина в истории государства Российского споры продолжаются до сих пор (см. статью академика Игоря Шафаревича «Зачем нам сейчас об этом думать?» в газете «Завтра». 1999. № 29. 20.07.99). Но Булгаков был одним из первых, кто увидел в судьбе и личности Сталина трагические противоречия.

В литературном и театральном мире быстро разнеслась весть о том, что Булгаков заканчивает пьесу о Сталине. Да и немудрено: Булгаков не раз читал некоторые сцены из пьесы своим друзьям.

17 июня 1939 года Булгаковы пошли обедать в Клуб писателей. Как обычно, подходили и подсаживались знакомые, расспрашивали о том о сем. «На Чичерова произвело оглушительное впечатление, когда в ответ на его вопрос Миша ответил, что работает над пьесой о молодом Сталине», — записала Елена Сергеевна впечатления этого дня.

И оглушительное потому, что Чичеров, как и многие современники Булгакова, да и нынешние толкователи пьесы, подумал, что раз о Сталине, то значит лакейское восхваление деяний юного вождя так и льется со страниц произведения сломленного сочинителя, значит последняя крепость белого движения пала... Но, как видим, это не так...

В дневниках Е. С. Булгаковой сохранились следующие записи. 3 июля 1939 года. «Вчера утром телефонный звонок Хмелева, просит послушать пьесу («Батум». — В. П.). Тон повышенный, радостный — наконец опять пьеса М. А. в театре!

Вечером у нас Хмелев, Калишьян (директор МХАТа — В. П.), Ольга (О. С. Бокшанская. — В. П.), Миша читал несколько картин. Потом ужин с долгим сидением после. Разговоры о пьесе, о МХАТе, о системе. Разошлись, когда уже совсем солнце вставало.

Рассказ Хмелева. Сталин раз сказал ему: “Хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши черные усики (турбинские). Забыть не могу...”»

9 июля 1939 года. «...Сегодня урожай звонков. 3 раза Калишьян. Просит Мишу прочитать пьесу в Комитете 11-го. Потом Оля, Федя — с выражением громадной радости и волнения по поводу Мишиного возвращения во МХАТ.

Хмелев — о том, что пьеса замечательная, что он ее помнит чуть ли не наизусть, что если ему не дадут роли Сталина — для него трагедия...»

В дневнике много говорится о пьесе, много высказываний различных деятелей того времени. И общее мнение сводилось к одному — пьеса удалась М. А. Булгакову.

12 июля Булгаков прочитал первые пять картин «Батума» во МХАТе. Никакого обсуждения, по сути, не было: все понравилось. Булгакову предлагают срочно закончить пьесу в порядке государственного заказа. 24 июля Елена Сергеевна записывает в дневнике: «Пьеса закончена! Это была проделана Мишей совершенно невероятная работа — за 10 дней он написал 9-ю картину и вычистил, отредактировал всю пьесу — со значительными изменениями. Прямо непонятно, как сил хватило у него.

Вечером приехал Калишьян, и Миша передал ему три готовых экземпляра...»

27 июля. «Утром позвонил некий Борщаговский из Киевского Украинского театра — о пьесе, конечно. Ему говорили о ней в Комитете...»

1 августа. «Звонил Калишьян, что пьеса Комитету в окончательной редакции очень понравилась и что они послали ее наверх».

8 августа. «...Ольга мне сказала мнение Немировича о пьесе! Обаятельная, умная пьеса. Виртуозное знание сцены. С предельным обаянием сделан герой. Потрясающий драматург. Не знаю, сколько здесь правды, сколько вранья...»

(Да простит мне читатель: некоторые реплики из «Дневника» Е. С. Булгаковой я цитирую здесь дважды с целью утвердить ту или иную мысль, как иной раз талантливый художник слова повторяет несколько раз характерную деталь портрета того или иного своего героя, чтобы читатель запомнил ее.)