– по татами… – поправила меня Солоха.

– …по грязному татами, что еще хуже ковра. Настоящая Япония вот тут – в брюхе. Большинство предпочитают набивать это место пищей, а чокнутые единицы вспарывают его мечом. Ты за большинство, Солохина?

К нам подошла официантка, опять же поддельная японка, и мы заказали себе, дурея от экзотики, этих самых знаменитых суши, черной лапши, темпуру, салат из водорослей, рисовой водки… Нас долго держали на поводке и вот отпустили. Мы, что называется, сорвались. Две тощие борзые, сделавшие заказ, превратились в парочку ротвейлеров.

– Не надо меня путать, Чернова, – говорила Солоха, клюя и роняя черную лапшу неудобными палочками, прямо как орел из стихотворения «Узник». – Каждый идет своим путем – «до». Я предпочитаю «дзю» – «мягкий».

– Это на этом «мягком пути» тебе устроили приученный вывих плеча и пластинку в колене? Наташка, не понимаешь ты Японии. Ты бы хоть язык японский выучила, а то знаешь только «татами», «дзюдо» и «харакири». Сейчас бы сделала заказ на языке кухни, нам бы, глядишь, скидку сделали.

– Ты лучше расскажи, на какие деньги мы сегодня гуляем? – перебила меня Солоха. – Неужели там платят вперед? Подожди! Сама угадаю. Ты стала любовницей самого Поливанова? Или ты его ограбила и смылась?

– Нет, дорогуша, это я иду мягким путем, а не ты. Никого я не грабила, ничьей любовницей не стала. Гуляем мы на мою премию. Не поверишь, я получила ее за одну букву русского алфавита, вернее за один звук. А что касается любовницы…

Я рассказала Солохе про конкурс «Папа, мама, я – сексуальная семья», опуская, правда, некоторые особо щекотливые моменты.

– Получается какой-то детектив, – сказала Солоха, задумчиво пережевывая японскую пищу и иногда меняясь в лице от необычных вкусовых ощущений. – Только в этом сюжете всех волнует вопрос не «кто убил?», а «трахнет ли кто-нибудь главную героиню или нет?»

– Я бы поставила вопрос по-другому: сможет ли она использовать ситуацию, когда ее, наконец, используют?

– Я так понимаю, героиня для себя все решила и следующая серия будет состоять из постельных сцен? – с придыханием спросила Наташка.

– Так я вам и рассказала. Покупайте спутниковую тарелку, подключайтесь к нашему эротическому каналу и смотрите. Но в рекламном ролике обнаженная героиня купается в розовых водах отраженного в озере заката. А вообще, Наташка, у меня есть маленький ангел, которого я очень люблю, которому отдаю самое хорошее, что только во мне есть, – призналась я. – Может, за это мне многое простится…

Я распрощалась с Солохой, сославшись на неотложное дело. Дело было действительно неотложное и очень трудное. Я хотела купить игрушку Дианке.

Есть такой рассказ у Леонида Андреева. Маленького мальчика через суд отбирают у приемных родителей и возвращают к родной матери. Из богатого дома, из достатка, даже роскоши, он попадает к бедной, замученной постоянной нуждой, женщине. Мать покупает ему какие-то копеечные игрушки. Картонную лошадку, тряпочную обезьянку… «Хорошие игрушки», – говорит мальчик и равнодушно кладет их в сторону. «Не понравились», – произносит бедная женщина и плачет. «Не понравились!» Тогда мальчик трогает ее руку в старенькой заштопанной перчатке и говорит, что он просто уже не играет в игрушки, а читает книжки. Он просит ее не плакать, обещает, что будет любить ее и предлагает почитать ей вслух свою любимую книжку.

К чему это я вспомнила? У Дианки было все, все игрушки мира, как в сказке «Цветик семицветик», притопали, приехали, прилетели в ее детскую. Любая игра, любая кукла, стоило ей только увидеть ее по телевизору, в журнале, даже в своем воображении, заказывалась, упаковывалась и немедленно доставлялась. Что могла я ей купить? Что могла я найти в наших игрушечных магазинах, забитых разноцветным китайским барахлом? Чем могла я порадовать девочку-ангела с открытой всему доброму и волшебному душой?

Полтора часа ходила я по игрушечным отделам универмагов и специализированным магазинам, зверея от азиатского ширпотреба. Поднебесная империя плевала сверху в русскую душу, не забывая заглядывать оттуда в наш карман. Я ненавидела китайское экономическое чудо и нашего отечественного производителя. Если бы мне разрешили стрелять в них, хотя бы из этого игрушечного пистолета, я предварительно сняла бы с пластмассовых пулек резиновые присоски.

Я была близка к отчаянию. Оставив надежду найти что-то стоящее в магазинах, я просто шла по улицам и переулкам города наугад. Обходила строительные заборы, переходила на солнечную сторону, перешагивала через какие-то трубы. Преодолевая одно из таких препятствий, я больно ударилась коленкой о торчащую арматурину.

Где-то я читала, что идеальная женская коленка похожа на личико младенца. Прямо на глазах правое личико младенца превратилось в какую-то бандитскую морду. Мною овладело глубочайшее чувство заброшенности в этом странном неустроенном мире. Я оказалась со своим распухшим коленом вдалеке от транспортных магистралей, маршрутных такси и садово-парковых скамеек.

Внезапно моя хромота напомнила мне Лунина. Я, кажется, тогда посмеялась над его походкой. Потом он, правда, в свою очередь посмеялся надо мной. Интересно, посмотрел он мне вслед или так и продолжал глупо ржать?

То ли я немного расходилась, то ли мысль о хромоте Лунина облегчила мои страдания, но я пошла несколько увереннее. Перестали попадаться не только игрушечные, но и вообще какие-либо магазины. Только дома с пыльными фасадами различных цветовых оттенков, часто без признаков обитания, окружали меня.

«Стеариновый переулок» – прочитала я табличку на углу.

Совершенно неожиданно в одном из окон первого этажа я увидела две картонные маски, висевшие за стеклом на веревочках. Одна маска смеялась, другая – плакала. В следующем окне я увидела старую афишу, объявлявшую о спектакле театра марионеток. Я прошла еще и остановилась перед узкой дверью без ступенек. На фанерной табличке плохо читаемыми белыми буквами было намалевано: «Все для театральных постановок, для художников сцены и кукловодов. Без выходных».

Я вошла и оказалось в полной темноте. Тогда я приоткрыла дверь опять и в скупом луче дневного света рассмотрела еще одну дверь в конце маленького трехметрового коридорчика. Она оказалась незапертой.

Это было похоже на тропические джунгли. Джунгли вещей. Большая комната до самого потолка словно заросла странными, непонятного назначения предметами. Все здесь торчало, выпирало, загораживало, свисало. Занавесы, веревочные лестницы, деревянные решетки, манекены, тряпочные головы, картонные дома и замки, деревянные алебарды, огромный глобус с выпуклыми материками и рябью мирового океана… Чего только тут не было!

Тут не было продавца – вообще ни одной живой души. Я походила среди странного собрания, удивляясь бесполезности всего этого в нашем прагматичном времени. Зачем-то я дернула бархатную занавеску и увидела стоящее передо мной платье. Именно стоящее в небольшой нише старинное черное платье, с объемным колоколом юбки, жестким корсетом и стоячим узорным воротником. Передо мной словно парила Мария Стюарт – только без головы. Я задернула занавеску, образовалось пыльное облако, и я громко чихнула.