Гипотеза эта хороша в двух отношениях. Во-первых, она утверждает следующее: все и всюду, получив в подарок торт, имеют одинаковые субъективные переживания, даже если описывают их по-разному, что превращает мир в довольно простое место для жизни и выпекания тортов. Во-вторых, эта гипотеза позволяет нам продолжать верить, что Лори и Реба, что бы они о себе ни говорили, на самом деле вовсе не счастливы, и поэтому вполне оправданно то, что их жизни мы предпочитаем собственную. Но недостатков у этой гипотезы значительно больше. Если мы полагаем, что Лори и Реба ошибаются, используя в данном случае слово «восьмое», поскольку они никогда не знали радости кувыркания на лужайке, нам следует задуматься еще кое о чем. О том, к примеру, что мы никогда не испытывали всепоглощающего ощущения покоя и безопасности, даруемого сознанием, что любимая сестра всегда рядом; что мы никогда ее не потеряем, какую бы гадость ни сказали и ни сделали под горячую руку; что с нами всегда будет кто-то, кто знает нас не хуже, чем себя самого, и разделяет все наши надежды и опасения, и т. д. и т. п. Лори и Реба никогда не имели наших переживаний, но ведь и мы никогда не имели их переживаний. Вполне возможно, что это наша шкала сжата, и что когда мы называем себя совершенно счастливыми, мы понятия не имеем, о чем говорим, поскольку никогда не переживали (в отличие от Лори и Ребы) дружескую любовь, блаженный союз, чистейшую привязанность. И всем нам – и вам, и мне, и Лори с Ребой – стоило бы задуматься о том, что могут существовать переживания гораздо лучше наших. Например, полет без всяких вспомогательных средств, получение нашим ребенком Пулитцеровской премии или даже встреча с Богом. И, возможно, все мы используем слово «восьмое» не к месту и никто из нас не знает, что такое настоящее счастье. Рассуждая таким образом, мы должны бы последовать совету Солона и не говорить, что счастливы, пока не умрем. А иначе, если мы будем продолжать бросаться этим словом, оно потеряет всякий смысл.

Но это лишь предварительные рассуждения. Пойдем дальше. Вообразим себе эксперимент, результаты которого раз и навсегда доказали бы, что Лори и Реба не знают настоящего счастья. Допустим, мы взмахнем волшебной палочкой и разделим их, чтобы каждая жила своей жизнью. Если через несколько недель они придут к нам, отрекутся от своих былых убеждений и попросят не возвращать их к прежнему состоянию, разве это не убедит нас в том, что раньше они действительно не отличали «восьмое» от «четвертого»? У каждого из нас наверняка найдутся знакомые, которые вдруг обратились к вере (прошли через развод, пережили инфаркт) и утверждают, что у них наконец-то открылись глаза, и вопреки всему, что они говорили о себе в прошлой жизни, они никогда прежде не были счастливы. Должны ли мы сомневаться в словах людей, переживших столь грандиозные метаморфозы?

Не обязательно. Рассмотрим исследования, во время которых добровольцам показывали ряд вопросов и просили оценить вероятность того, что они сумеют ответить на них правильно. Одной группе показывали только вопросы, другой – и вопросы, и ответы. Добровольцы из первой группы решили, что вопросы очень трудные, в то время как вторая половина испытуемых – те, что видели и вопросы («Что изобрел Фило Фарнсуорт?»), и ответы («Телевизор»[16]), – сочли, что легко ответили бы на них, даже если бы не видели ответы. Очевидно, что вопросы показались простыми, поскольку испытуемые видели ответы («Конечно, телевизор, это каждый знает!») и были не в состоянии судить, насколько трудными эти вопросы стали бы для людей, ответов не видевших{68}.

Подобные исследования показывают: мы не в силах забыть однажды пережитое и продолжать видеть мир таким, как видели бы в отсутствие полученного опыта. К досаде судей, присяжные не могут не обращать внимания на недостоверные утверждения обвинителей. Наши переживания мгновенно становятся частью линз того объектива, через который мы видим свое прошлое, настоящее и будущее. И эти линзы, как и любые другие, формируют и искажают нашу картину мира. Это не очки, которые можно снять и положить на ночной столик, когда они не нужны, а скорее контактные линзы, вставленные в глаза навсегда с помощью суперклея. Научившись однажды читать, мы уже не сумеем увидеть буквы как чернильные закорючки. Полюбив однажды фри-джаз, мы уже не сможем воспринимать саксофон Орнетта Коулмана как источник шума. Узнав однажды, что Ван Гог был психически болен, а Эзра Паунд был антисемитом, мы уже никогда не увидим их искусство в прежнем свете. Если бы Лори и Ребу разделили на несколько недель, а после этого они сказали бы нам, что стали счастливее прежнего, близняшки могли бы быть правы. Но не совсем. Этим они сказали бы нам только, что одиночки, которыми они стали, воспринимают свою прошлую жизнь как большее страдание, чем те, кто всегда был одиночкой. Даже если бы они помнили, что думали, говорили и делали, пока были сиамскими близнецами, мы ждали бы, что их новые переживания (переживания одиночек) исказят оценку прошлого опыта соединенности. А значит, разделенные Лори и Реба не могут сказать точно, как чувствуют себя сросшиеся близнецы, которые никогда не были одиночками. В известном смысле опыт разделения сделал бы их нами, и, следовательно, они оказались бы в таком же трудном положении, в каком находимся мы, пытаясь вообразить, каково быть сиамскими близнецами. На их видение прошлого влиял бы тот факт, что они стали одиночками, – и не учитывать это влияние невозможно. И все это означает следующее: когда люди получают новые переживания и внезапно приходят к выводу, что прежде они не были по-настоящему счастливы (то есть их шкала была сжата), – они могут ошибаться. Другими словами, люди порой заблуждаются в настоящем, когда утверждают, что заблуждались в прошлом.

Лори и Реба не делали многого из того, что нормальным людям позволяет ощутить себя на верху шкалы счастья, – не кувыркались, не плавали с аквалангом, не… (можете продолжить сами) – и это, конечно, отличает нас от близнецов. Если скудный опыт переживаний не обязательно приводит к сжатию шкалы, то что же вместо этого происходит? Давайте предположим, что у Лори и Ребы действительно скудный опыт, и на основании его они оценивают нечто столь простое, как подаренный на день рождения торт. Возможно, что скудность опыта сжимает шкалу счастья. Но возможно и нечто другое: шкала не сжимается, но усиливается переживание – и близняшки, и мы подразумеваем под «восьмым» одно и то же. Получая праздничный торт, Лори и Реба чувствуют то же самое, что чувствуем мы, когда плаваем и кувыркаемся под водой у Большого Барьерного рифа (рис. 7).

«Усиленное переживание» – выражение, возможно, и странное, но в самой идее ничего странного нет. О людях, которые считают себя счастливыми, невзирая ни на что, мы часто говорим: «Они только думают, будто счастливы, потому что на самом деле не знают, что теряют». Возможно, конечно, но в этом-то и суть. Не зная, что теряем, мы и вправду бываем счастливы при таких обстоятельствах, которые никогда не сделали бы нас счастливыми, если бы мы подобную потерю пережили. Это не означает, что люди, не знающие, что они теряют, менее счастливы, чем те, кто это имеет. Примеров тому хватает и в моей жизни, и в вашей. Приведу свой. Я иногда выкуриваю сигару, потому что это делает меня счастливым. А моя жена не понимает, почему я должен курить сигары, чтобы быть счастливым, когда сама она вполне счастлива и без них (и даже счастливее, чем я, их курящий). Гипотеза усиления переживания показывает, однако, что я тоже мог бы быть счастлив без сигар, если бы не пережил когда-то, во времена своей сумасбродной юности, их фармакологических таинств. Но я их пережил, и поэтому знаю, что теряю, когда не курю. Поэтому то чудеснейшее мгновение в начале отпуска, когда я откидываюсь на спинку шезлонга среди золотых песков Кауаи и, глядя на опускающееся в море солнце, делаю глоток виски «Талискер», не может быть вполне совершенным, если при этом у меня во рту нет чего-то кубинского и вонючего. Я мог бы испытать разом и свою удачу, и прочность своего брака, применив гипотезу сжатия шкалы и попытавшись объяснить жене, что, поскольку она никогда не переживала пикантности вкуса «Монтекристо № 4», ее опыт переживаний скуден. И, следовательно, она не знает, что такое настоящее счастье. Я проиграл бы, конечно (как всегда), но в данном случае я бы заслужил поражение. Не разумнее ли будет сказать, что, научившись получать удовольствие от сигар, я расширил свой опыт и нечаянно испортил все грядущие переживания, в которые их курение не входит? «Закат на Гавайях» был счастьем под номером восемь, пока его место не занял «закат на Гавайях плюс дешевая сигара» и не понизил уровень заката без сигар до седьмого номера{69}.