Противники выстроились в два ряда: те, что из Ируайна и его окрестностей – среди них были Убанбе и Панчо, – с одной стороны, а те, что из домов, расположенных поблизости от церкви, во главе с Опином – с другой. Люди, вышедшие из храма и стоявшие под портиком, смотрели на них, не понимая толком, что происходит. «Почему у тебя такое лицо, Опин? Ты что, боишься?» – бросил ему вызов Убанбе. Некоторые девочки – Убанбе был не только сильным, по и красивым парнем – засмеялись. «Хвастунов я не боюсь!» – крикнул Опин, рассекая воздух лавровой ветвью и возвещая о начале сражения.

Очень быстро каменные плиты портика оказались покрытыми ковром из цветов и листьев; воздух наполнился сладковатым запахом лавра. Удары, поначалу казавшиеся мягкими, стали звучать сухо, поскольку ветви постепенно обнажились и дерево било по дереву. Мы замерли в молчании, никто не хотел упустить ни малейшей мелочи. Было отчетливо слышно дыхание сражавшихся.

Один из ударов Опина пришелся слишком низко, ветвь хлестнула Убанбе по руке. «Ты это нарочно!» – закричал тот, бросая лавровую ветвь и грозя кулаком. «Прости», – сказал Опин, разводя руками. Убанбе отошел в сторону, держа поврежденную руку другой рукой. Потом повернулся ко мне и неожиданно сказал: «Давид! Ты ведь тоже из Ируайна! Займи мое место!»

Ируайн был расположен приблизительно в трех километрах от городского центра Обабы, моя мать и дядя Хуан родились там, в доме, имевшем то же название, что и само местечко. Кроме того, дядя Хуан поддерживал тесные связи и с местечком, и с домом благодаря лошадям, за которыми ухаживал Лубис, и своим ежегодным летним приездам. Но это был не мой район: я проживал на вилле «Лекуона». И все же Убанбе хотел, чтобы я занял его место. Я испытал гордость, почувствовав себя одним из избранных.

Какое-то мгновение я колебался. Традиционно церемонию Пальмового воскресенья возглавляли представители муниципалитета, и я боялся, что мой отец, один из «представителей власти», где-то здесь, поблизости. Если он увидит, как я сражаюсь под портиком церкви, он придет в ярость. Он даже спортом не разрешал мне заниматься. Он не уставал повторять, что «аккордеонисту надо быть очень осторожным, поскольку любой неловкий удар может поставить точку в его карьере». Он был способен накричать на меня перед всем миром.

К нам подошел Лубис. «Не наседай на Давида, – сказал он Убанбе, – он не грубый крестьянин, как мы с тобой». Он использовал для понятия «грубый» слово salastrajo, прилагательное, которое не зафиксировано даже в словарях, отражающих устаревшую лексику. «А ты что скажешь?» – спросил Убанбе у девочки, стоявшей возле меня. Это была Тереза, сестра Мартина из гостиницы «Аляска».

В то время у Терезы уже была привычка посылать мне бумажки пастельного цвета с намеренно загадочными посланиями: «Что ты читал вчера на каменной скамейке в гостиничном саду? О чем думают такие девочки, как я, когда остаются одни в своей комнате?» Говоря о ней, Убанбе и его приятели обычно говорили, что она pantasi aundiko neska, «девочка с большой выдумкой». И были правы. Это проявлялось даже в ее одежде. В тот день на ней был белый брючный костюм: довольно странный наряд для Обабы 1964 года. Кроме того, в отличие от остальных, она держала в руках желтую пальмовую ветвь, украшенную красным бантом.

«Давай, Давид, – сказала мне Тереза, поднимая пальмовую ветвь. – Если ты победишь, я вручу тебе этот трофей». Я отвесил ей поклон – Лубис и Убанбе засмеялись – и занял место Убанбе в группе из Ируайна.

Удары Опина были очень сильными, я с трудом удерживал в руках ветвь. Хотя я и был выше его, я не имел таких крепких мускулов, как у него или Убанбе: ведь я не грузил бревна в лесу, не рубил топором деревья. Достаточно было пяти или шести ударов, чтобы у меня разболелось запястье, и я стал нервничать. Я представил себе выговор отца: «Как можно быть таким дураком? Как ты теперь будешь играть с поврежденным запястьем?» К счастью, мне не довелось испытать унижение, не пришлось бросить лавровую ветвь. Сражение закончилось, и мне не пришлось капитулировать. Внезапно я увидел, что Опин стоит неподвижно, опустив голову, вперившись взглядом в цветки и листья, разлетевшиеся по плитам.

Дон Ипполит, приходской священник Обабы, разглядывал нас, стоя на лестнице у главного входа в церковь. «Что вы сделали с освященным лавром?» Он говорил негромко, но все мы прекрасно его слышали. Дон Ипполит, бывший одним из самых авторитетных людей в Обабе, обладал не меньшим весом, чем мой отец или любой другой политик. «Сегодня вечером я хочу видеть вас в церкви. И чтобы пришли все, кто принимал участие в сем безобразии». Его слова отчетливо прозвучали под портиком. Мы все молчали, даже Убанбе казался удрученным. «Вам бы следовало отправить их в церковь сию минуту, господин священник. Пусть останутся без обеда», – предложил кто-то из присутствовавших. «Они еще слишком молоды, чтобы поститься», – возразил дон Ипполит. Он был благоразумным человеком, ему не нравились крайности.

«Молитесь, дабы Бог простил вас», – сказал дон Ипполит вечером, прежде чем оставить нас одних в церкви. Мальчишек было человек пятнадцать, и мы стояли на коленях перед алтарем. Оттуда, опираясь на одинаковые колонны, окрашенные в пурпурный цвет, на нас с нежностью взирали святой Хуан и святой Педро. И Дева Мария из своего стеклянного футляра. В центре алтаря, на престоле, лежала маленькая лавровая ветка, покрытая белыми цветками. Атмосфера была не слишком подавляющая, и спустя некоторое время мои товарищи по наказанию начали отпускать шуточки.

«Я уже достаточно помолился», – по прошествии четверти часа решил Убанбе, садясь на скамью. Мы все тут же последовали его примеру. «Скажи мне правду, Давид, – сказал он мне, обнимая за плечи. – Если бы не появился священник, сколько времени ты бы продержался с лавровой веткой?» – «Немного», – признался я. «Меня это не удивляет. Опин не из слабых соперников. Когда у него по-другому не получается, он наносит удар ниже пояса». И он показал нам руку, которая заметно распухла. «Единственный, кто здесь ниже пояса, это Лубис», – вмешался Опин. Хотя Лубис и не участвовал в сражении под портиком, он захотел прийти вместе с братом Панчо в церковь. Лубис посмотрел на Опина своими большими спокойными глазами, но ничего не сказал.

Удар ниже пояса. В Медисон-сквер-гарден в Нью-Йорке совсем недавно прошел боксерский поединок между Кассиусом Клеем и Сонни Листоном, и вызванный этим далеким событием ажиотаж все еще был очевиден. Как сказал бы какой-нибудь freaky[7]из Сан-Франциско, «все, и особенно крестьяне, продолжали балдеть». Наряду со своими древними словами Убанбе и Опин употребляли теперь и новые, которые они выучили во время трансляции боя: удар ниже пояса, клинч, левый апперкот, прямой удар, Кассиус Клей, Сонни Листон.

«Кассиус Клей! Ни о ком другом теперь и не говорят, Кармен! – сказал моей матери дон Ипполит на репетиции хора, через несколько дней после боя. – Что это за тип такой? Новый Мессия?» К счастью, священник не появился в церкви в шесть часов вечера в то Пальмовое воскресенье, ему не пришлось огорчиться, узрев Убанбе – Кассиус Клей – и Опина – Сонни Листон, – изображавших боксерские удары прямо перед алтарем. Потому что среди наказанных было несколько человек, которые не видели поединка по телевизору, и им хотелось знать подробности.