— Ну, разное, что он свинья и полное дерьмо.

— Вы не знаете, он ее бил?

— Я бы не хотел больше о нем говорить! — Эдланд сжал свои белые кулаки и сложил их у груди, демонстрируя странную и бессильную агрессию. — Но это ничего не значит. Мы ведь собирались… — Он снова поник, но затем взял себя в руки. — Карин — единственная женщина, которая действительно что-то для меня значила, вы можете это понять? — Даг посмотрел им прямо в глаза, сначала Валманну, потом Энгу, долго смотрел на них, как будто ждал возражений или собирался сделать им выговор за обвинение в причастности к смерти Карин. Затем он снова вздохнул, уставился в стол и поникшим голосом сказал: — Нет, куда там.

— Вы должны понять, что ваши слова и все ваше поведение в целом вызывают некоторое удивление, — продолжал Валманн, но уже несколько иным тоном, как будто он раздумал идти во фронтальную атаку. — Вот смотрите, полиция приходит к вам домой и хочет допросить по делу об убийстве, а вы сразу соглашаетесь, даже не спросив, кого, собственно, убили. Когда вам говорят, что нашли ваше имя и номер телефона в чужом мобильнике, вы даже не спрашиваете, кому этот мобильник принадлежит…

— Я ведь сказал, что я так и знал… — Его голос превратился в шепот.

— Вы знали это? Вы понимаете, как мы должны толковать такие слова?

— Знал… чувствовал. Иногда у людей бывают предчувствия, не так ли? Это могла быть только она. Я больше никого здесь не знаю и ни с кем не общаюсь. Я… вообще не очень общительный.

— Ты знал это, потому что прикончил ее накануне вечером! — Энг почти кричал. Раскаты его голоса, казалось, прижали Эдланда к спинке стула. Но на этот раз он не сломался.

— Я этого не делал! Я не мог этого сделать. Ведь я любил ее!

Затем он снова сник, закрыл лицо руками и горько зарыдал. Получилось совсем по-женски и почти театрально.

— Именно это ты и сделал! Ты утверждаешь, что на короткое время отключился и потерял память, и очень кстати это случилось как раз во время убийства. — Энг, строго говоря, не имел ни малейших доказательств такого обвинения, но, видимо, запугивание было его любимой тактикой. Валманну такая тактика не нравилась, но он промолчал. На него тоже подействовал драматизм ситуации, и он страстно желал добиться результатов как можно скорее.

Эдланд застонал и энергично покачал головой.

— А ваш врач может подтвердить, что лекарства вызывают потерю памяти? — Валманн по-прежнему говорил очень спокойным и доброжелательным тоном, хотя нетерпение придавало его голосу почти незаметное вибрато.

— Ну конечно! — почти вскрикнул Эдланд. — Но это все, что вы узнаете. Мои болезни не имеют никакого отношения к этому делу!

— А вот это как раз мы решаем! — Энг откинулся на стуле, как будто вот-вот собирался броситься вперед и вцепиться в горло свидетелю.

Эдланд пытался взять себя в руки, провел рукой по лицу, выпрямился и постарался говорить твердым голосом:

— Впрочем… Доктор Мёльхаусен может дать вам справку о том, что я негоден к содержанию в тюрьме. Это на тот случай, если вам взбредет в голову заключить меня под стражу. По психологическим причинам. Я уже давно у него наблюдаюсь.

— А вы не могли бы помочь нам в опознании умершей, раз уж вы были так близко знакомы, а нам так и не удалось связаться с родственниками?

— Ну уж нет!

Эдланд вновь улегся на стол, вытянув руки, как бы моля о пощаде. — Этого вы от меня не можете требовать!

— Никто ничего и не требует. Я только спросил… — Валманн быстро ретировался. Ему становилось не по себе от резких реакций этого человека.

По мрачному лицу свидетеля пробежало некоторое подобие улыбки.

— Если я не ошибаюсь, свидетель имеет право просить прервать и отложить допрос, если плохо чувствует себя в данной ситуации. Поэтому я прошу сделать перерыв в этом мучительном вмешательстве в мою личную жизнь. Кроме того, я страдаю мигренью и чувствую, что начинается приступ.

Он прижал кулаки к вискам, как бы подчеркивая серьезность своих слов.

Валманн и Энг переглянулись, и Валманн наклонился над столом и выключил магнитофон старого образца, который по-прежнему был единственным аппаратом в распоряжении полиции для аудиозаписи допроса.

— Ну, и что скажешь?

Ульф Эрик Энг заложил ладони за затылок и вытянулся. Он был не очень высоким, но широкоплечим. Когда он снимал пиджак, то всегда засучивал рукава рубашки, обнажая сильные, крепкие руки.

Валманн не отвечал, углубившись в свои записи. Они остались в комнате для допросов, после того как Даг Эдланд покинул помещение. Допрос не дал никаких особых результатов, чтобы можно было привязать свидетеля к убийству, кроме того факта, что он находился недалеко от места преступления примерно в то же время, когда произошло убийство.

«Недалеко», «примерно»…

Оставалось только ждать, когда придут результаты вскрытия, которые могут дать что-то определенное, какое-то конкретное подтверждение подозрений, возникших у обоих следователей.

Конфронтация со свидетелем оставила у Валманна неприятное чувство, что они идут по ложному пути, несмотря на странное поведение Эдланда, возможные мотивы и его перемещения в ночь на пятницу. Этот человек сидел перед ним и позволял вешать на себя улики в убийстве, даже не пытаясь прибегнуть к какой-то достоверной защите, как будто подозрение в убийстве его совсем не касалось, а было чем-то обременительным, нарушающим его скорбь. Валманн не помнил, сколько дел об убийствах он расследовал и скольких подозреваемых убийц допрашивал. Но не было среди них такого, которого бы совсем не интересовало мнение полиции о том, виновен он или нет. Поведение Эдланда не производило впечатления искусной игры или стратегии. Наоборот, было очевидно, что нервы у него на пределе, а душевное состояние колеблется между истерическим возбуждением и коллапсом. Создавалось даже впечатление, что он вот-вот осчастливит их своим чистосердечным признанием. Однако вместо этого он настаивал на своей неправдоподобной — и даже компрометирующей его — истории о потере памяти в решающий момент. Валманн начал, сам того не желая, сомневаться в том, что человек такого склада, как Эдланд, и правда был в состоянии совершить столь зверское убийство и проявить необузданную ярость по отношению к женщине, в которую он, по его собственным уверениям, был влюблен. Впрочем, имеются примеры того, когда именно такие чувствительные типы в острой ситуации теряют рассудок и совершают убийства. Надо бы побеседовать с его психотерапевтом. Хотя у него обязательство хранить служебную тайну выбито, очевидно, золотыми буквами над диванчиком в кабинете.

— Он, черт возьми, ни в чем не оправдывается! — прокричал Энг в никуда. — Здесь нет никакой тактики, или же он самый бездарный лжец, с которым я когда-либо имел дело. Открывая рот, он каждый раз заходит все дальше в трясину, однако это его, по-видимому, ничуть не беспокоит. Либо он законченный идиот…