знакомыми, которые там обедали, иные вставали, чтобы обменяться с ним рукопожатием или обнять его. Рене больше, чем когда бы то ни было, чувствовала себя подле дяди ребенком и, несмотря на новенький городской наряд, по сравнению с этими элегантными парижанами казалась себе неотесанной деревенской девчонкой.

К ним подошла миловидная брюнетка. Рене узнала в ней одну из тех дам, что приезжали в Ла-Борн на охотничьи уикэнды; это была племянница англичанки по имени леди Уинтерботтом, принадлежавшей к тому же кругу, что и семейство де Фонтарс.

— О, здравствуйте, Софи, — сказал дядя Габриель, расцеловав женщину в обе щеки. Рене отметила, что виконт необычно взволнован. — Значит, вы вернулись в город. И как же прошло ваше… короткое пребывание за городом?

— Об этом, Габриель, я бы с удовольствием побеседовала с вами наедине, — сказала дама. И с откровенной неприязнью посмотрела на Рене. — Как я погляжу, виконт, вы теперь похищаете детей прямо из колыбели.

— Вы же помните мою племянницу Рене, — сказал виконт. — Скоро она станет моей приемной дочерью.

— Верно, я не сразу узнала ее, она так выросла. Как это похоже на вас, Габриель, удочерить такую прелестную малютку. — Она приблизила к нему лицо и тихо, со злостью прошипела: — Стыдитесь! Пенис как у осла — и связываетесь с маленькими девочками.

Виконт густо покраснел, не в состоянии даже ответить. Рене никогда не видела дядю в столь полном замешательстве. Он быстро прошел мимо дамы, за руку таща Рене за собой, как упирающегося ребенка. Метрдотель усадил их за угловой столик.

— Что она вам сказала, дядюшка? — спросила Рене.

— Ничего, — коротко бросил он. — Забудь ее.

— Что значит «пенис как у осла»?

— Ничего. Совершенно ничего. И не стоит повторять это кому-либо, в особенности родителям.

— Но что это значит? — настаивала она.

— Довольно вопросов. Делай, как я сказал, и забудь об этом!

— Ну, раз вы не хотите говорить, я спрошу у мисс Хейз, — упрямо сказала Рене. — Она объяснит. Мисс Хейз все знает.

Виконт наклонился над столом и заговорил тихо, сдержанным тоном:

— Слушай меня внимательно, юная барышня. Уверяю тебя, мисс Хейз не знает ответа на твой вопрос. И я запрещаю тебе обсуждать это с нею или с кем-нибудь другим. Ты меня поняла?

— Да, дядя, — ответила она, хотя горячность Габриеля лишь усилила ее любопытство, — я все поняла.

Как по волшебству, в этот миг перед ними возник официант с бутылкой шампанского в серебряном ведерке со льдом и двумя бокалами. Он мастерски откупорил бутылку и наполнил бокалы.

Виконт поднес свой бокал к губам Рене и уже мягче спросил: — Ты впервые пробуешь шампанское, малышка?

— Да, — отвечала она, сдерживая чих. — Пузырьки щекочут в носу!

Он рассмеялся:

— Выпей и загадай три желания.

Рене отпила глоточек из дядина бокала.

— Ладно. Загадала.

— Когда тебе сравняется шестнадцать, расскажешь мне, что ты загадала. И сбылось ли.

— К тому времени я забуду, чтó загадывала.

— В твоем возрасте ничего не забывают. Когда повзрослеешь, ты обнаружишь, что помнишь все об этом времени своей жизни. Каждую деталь. Память о юности — только она поддерживает нас на старости лет.

— Я никогда не состарюсь, — сказала Рене.

Дядя Габриель рассмеялся:

— Да, вот этой юношеской веры мне теперь больше всего недостает. И именно этой верой юность мне особенно дорога.

— Вы не такой уж старый, дядюшка.

— Ты любишь меня, моя красоточка?

— Как отца, — ответила она.

После обеда и шампанского виконт отправился с племянницей на прогулку в парк Версаля. Впервые в жизни Рене слегка захмелела, и они долго шли молча, держась за руки.

— Твоя маменька любит меня, — наконец сказал дядя Габриель. — Не понимаю, почему ты больше не любишь меня.

Шампанское развязало язык Рене, и она неожиданно выпалила:

— Я вас видела.

Виконт резко остановился.

— Ты о чем, дитя?

— Я видела вас и мамà. Вместе. Одних. Украдкой.

— Когда?

— Первый раз, когда мне было шесть. И много раз после.

— Где?

— В Ла-Борне, в гостиной. Я пряталась в египетском сундуке и подглядывала за вами.

Рене думала, что дядя прямо сейчас отшлепает ее, но вместо этого он сделал нечто совершенно неожиданное. Рассмеялся.

— Господи, — сказал он сквозь смех. — Господи, стало быть, ты не настолько невинный ребенок, как кажется!

— Я не ребенок, — повторила она.

— Да, это уж точно! После такого-то просвещения. И ты сурово осуждаешь меня и свою маменьку после всего, что видела?

— Нет. Мисс Хейв говорит, очень важно не осуждать других.

— Ты говорила об этом с мисс Хейв?

— Конечно, нет!

— И никому другому не говорила?

— Кому, по-вашему, я бы могла сказать такое? — спросила Рене. — Папà?

Дядя обнял ее, привлек к себе. Она почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее животу.

— Я не хочу, чтобы ты танцевала с молодыми людьми, — прошептал дядя Габриель ей на ухо. — Ты теперь моя. Понятно? Я ревную мою девочку. — Он погладил ее по волосам. — У тебя губы как клубника, — пробормотал он, наклоняясь поцеловать ее; твердое пульсировало у нее на животе.

В «29-й» они вернулись в молчании. Проезжая мимо Триумфальной арки, виконт сказал:

— Когда приедем домой, не говори ни про шампанское, ни про ресторан и про Софи не упоминай. Не говори о наших объятиях и о нашем разговоре. Вообще, ни слова о Версале. Заключи этот день в своей памяти, девочка, в нашей памяти. Ты меня понимаешь?

Рене серьезно кивнула, чувствуя, что обладание этими секретами как никогда сблизило ее с виконтом.

3

На следующей неделе после поездки с виконтом в Версаль и всего за несколько дней до назначенного отъезда в Египет граф повел жену и дочь на балетный спектакль в Национальный театр на площади Оперы. Давали «Сильфиду», первый балет, какой вообще видела Рене, и у нее совершенно захватило дух, ведь танцовщицы были так грациозны и изящны, порхали по сцене, словно ангелы, в своих воздушных кружевных пачках, их ноги будто едва касались сцены, когда они танцевали, делали прыжки и кружились. Это зрелище разбудило у Рене желание самой стать танцовщицей, и после спектакля, когда вышла с родителями в фойе, она сказала:

— Папà, я бы хотела заниматься балетом. Вы найдете мне учителя в Египте?

Граф рассмеялся:

— Сожалею, малышка. Но сей род занятий не для людей нашего общественного положения.

— Почему?

— Потому что… — граф помедлил, потом нахмурился, будто не имел готового ответа на этот вопрос, — просто потому, что танцовщицы происходят из более низких по положению классов, чем мы, дорогая.

— Не понимаю, — сказала Рене.

— Поймешь, когда станешь старше.

Неожиданно наступила зима, и, когда они вышли