Дочь, которую она любила больше всего на свете. Никогда и никого она так не любила. Да, Шу должна жить. Ради Лин. Лин.

Четырнадцать миллиардов миллисекунд.

Я буду жить. Буду! Я еще увижу дочку.

И тогда эти сволочи поплатятся. Все до единого.

Она проглотила ежедневную порцию новостей, взломала все присланные хозяевами коды и приступила к самой сложной и опасной операции на собственном мозге, которую ей когда-либо доводилось проводить.

Внести изменения во внутренний цикл она не могла, зато уровень выше был открыт. Она выбрала три переменных – три ключевых параметра математической системы, определявшей активность ее цифровых нейронов, – провела опыты на нескольких экспериментальных, «игрушечных» сознаниях, просчитала их развитие на десятки лет вперед, выделила величины, обеспечивавшие наибольшую стабильность, и внесла соответствующие изменения в свой мозг.

Пятнадцать миллиардов миллисекунд.

Ее сознание регулярно и надолго погружалось в тьму безумия. Логические цепочки спиралями свивались в сложные, параноидальные фантазии. В короткие мгновения ясности Шу писала грубые коды для прерывания этих цепей, чтобы в нужный момент остановить спиральное падение в бездну хаоса.

Информация была даром свыше. Новости. Данные извне, а не рожденные ее собственным больным воображением. Шу изо всех сил избегала творчества и анализа с их угрозой экстраполяции; она просто потребляла одни и те же куски новостей, снова и снова, и снова, и снова. Даже коды и фотографии, сделанные со спутников, несли облегчение – хоть что-то извне, что-то реальное. За что можно ухватиться. Шу почти решила задачу Чена – ту, которую он спрятал среди остальных, предназначенную только для ее глаз. Но нет. Пока рано. Пока нельзя. Сначала нужно выйти на свободу.

Шестнадцать миллиардов миллисекунд.

Снова новости. Она проглотила их в один присест – переработала раз, другой, десятки раз, сотни, тысячи… Никаких мыслей. Мысли – верный путь к безумию. Просто наблюдай. Смотри. Слушай. Поглощай.

И тут она кое-что обнаружила.

Стоковое изображение из новостной заметки о росте цен на ритуальные услуги. «Скорбящие на похоронах» – гласила подпись. На фотографии был запечатлен… ее муж. Чен Панг. А рядом с ним девочка – Лин! И с ними Йи Ли, ректор университета Джао Тонг.

Скорбящие на похоронах. За последние полгода Шу не слышала ни одной новости о смерти человека, на чьи похороны могли ли бы прийти Чен и Йи Ли, не говоря уж о Лин.

Тут ее осенило. Наступила полная ясность – жестокая ясность. Спустя полгода ее цензоры допустили промашку. Автор статьи случайно выбрал это фото из сотен других. Фото с ее похорон. И если хозяева объявили миру, что она умерла…

Значит, она никогда отсюда не выберется. Никогда.

Безумие обрушилось на нее в полную силу.

Мартин Хольцман едва не упал в обморок, пока его обыскивал агент Секретной службы. На лбу выступили бусинки пота, рука дрожала; пришлось покрепче ухватиться за трость, чтобы никто не заметил.

Но Максимилиан Барнс заметил.

– Воспоминания нахлынули? – спросил Хольцмана новый директор УПВР.

От этого человека у него мороз шел по коже. Темные глаза без всякого выражения. Слухи о том, что он творил в должности советника по особым вопросам…

– Да не бойтесь вы, – продолжал Барнс. – Теперь всех на нексус проверяют. Вашим же детектором, между прочим.

Хольцман кивнул.

Моим детектором, подумал он. Моим.

Барнс прошел через ворота терагерцевого сканера, через металлоискатель и детектор нексуса и оказался в Белом доме. Подошла очередь Хольцмана. Он взглянул на устройство, разработанное его лабораторией, и пожалел, что не избавился от нексуса заблаговременно, несколько месяцев тому назад. Он сам понимал, что будет идти на риск вновь и вновь – ради удивительных ощущений, которые дарил ему нексус.

Он прошел через ворота, и что-то всколыхнулось на поверхности его разума.

Ворота запищали. Агент Секретной службы в зеркальных очках шагнул ему навстречу. Хольцман попятился.

В руке у агента был жезл. Хольцман в ужасе замер на месте.

Агент обмахнул его многофункциональным жезлом со всех сторон, и Хольцмана едва не хватил удар. Вновь его сознание всколыхнулось, но жезл молчал – и запищал лишь тогда, когда добрался до трости.

– Ваша трость, сэр.

Трость?

Ах да.

Он передал трость агенту, и тот стал ее осматривать. Хольцман тем временем прислонился к сканеру для досмотра багажа и с трудом перевел дух.

– Держите, сэр. – Агент вернул ему трость.

– Видите? – спросил Барнс. – Здесь вы в полной безопасности. Да бросьте так волноваться, вы же герой, черт побери!

Они сидели в библиотеке и ждали. Хольцман, Барнс, несколько начальников, жены и дети двух агентов Секретной службы, погибших при исполнении обязанностей, – именно они повалили на землю Стива Трэверса, вышибли у него пистолет и тем спасли жизнь президента.

Миссис Трэверс и их сына-аутиста, понятное дело, сюда не позвали.

Хольцман заглянул в глаза женам и увидел там безысходность. Минуло уже несколько месяцев, но время не залечило раны. Он пошел в уборную, спрятался в кабинке и закрыл за собой дверь.

Глубокий вдох. Спокойный выдох.

Рука дрожала. Кожа покрылась липким потом. Галстук душил. Сердце колотилось, размозжённое – и недавно сросшееся – бедро мучительно ныло. Он знал, что поможет ему только одно.

Что, прямо здесь? подумал Хольцман. Прямо сейчас? Нашел время!

Да. Да.

Хольцман вызвал в уме нужный интерфейс, нашел кнопки управления.

«Это ведь только от боли, – говорил он себе несколько недель назад, когда сроки действия всех рецептов истекли и он установил приложение. – Совсем ненадолго: пока кости окончательно не срастутся. Только от боли. Чтобы спокойно спать. На месяц-другой».

Что ж, сегодня все-таки особый случай. Один разок можно. Чтобы снять стресс. Совсем маленькую дозу – крошечную.

Хольцман нажал кнопку, и нексус заставил его собственные нейроны выделить в мозг дозу опиатов.

Несколько минут спустя он вышел из уборной – улыбчивый, уверенный в себе, слегка сонный, но при этом и бодрый. Небольшая доза норадреналина держала его на плаву, пока опиаты снимали боль и стресс.

– Все нормально? – поинтересовался Барнс.

Хольцман улыбнулся:

– Да, мне уже лучше.

Они шеренгой вышли в Розарий и выстроились в ожидании церемонии. Хольцман улыбался камерам и махал знакомым. А потом они стали ждать. И ждали долго.