на улицу. Сбегав в дом, он вернулся с полотенцем, обмотал им голову, намочил полотенце под краном и стал ждать. В двух шагах от него с треском шлепнулась картонная коробка, вторая, третья… шестая…

Храстек бегал по двору и кидал коробки назад. Зеваки убрались за шоссе, у стены ограды остался лишь неустрашимый ефрейтор в противогазе.

Через полчаса Храстека стошнило, и он сдался. К этому времени уже занялись стропила над водостоком. Храстека втащили на лесенку, и за дело взялись пожарные.

Подкатила санитарная машина с зарешеченными окошками. Храстека зашнуровали в смирительную рубашку и аккуратно погрузили в машину. Лицо у него было мокрое, глаза закрыты.

Божена стирала пот рукавом зеленого платья. Не успела она дойти до вокзала, как ее догнала «Скорая» с сиреной. Кто-то принес ее чемодан. Господин в черной паре и черной шляпе исчез.

Пожарные открыли зеленые ворота и вынесли обгорелые остатки парадной мебели, сложив их прямо на телегу.

— Лошади довезут, — сказал Винца, не зная, собственно, куда и зачем.

* * *

— Если б я тебе рассказал о женщинах! — Олин мечтательно наклонил голову и снова прижался щекой к теплой шее вороного. Едва ли Олин отчетливо понимал, о чем говорит. Это было видно по нему. При вороном он всегда произносил чьи-то чужие слова, как бы стыдясь своих собственных.

Смеркалось. Винца сидел на перевернутом ведре, о его ноги терлась рыжая кошка, стараясь обратить внимание на своих котят. Храстек где-то в сумасшедшем доме, жена его сидит одна в пустой комнате, наедине с осколками фарфоровой куколки и вдыхает неистребимую вонь пожарища. Это только для рыжей кошки одинаково хороша любая нога, которая не ударит.

Олин и женщины!

Винце, как и всем, тоже когда-то было пятнадцать. Девятый класс, поездка на экскурсию в Брно, на Международную ярмарку.

Винца влюблен в Людмилу. Вот уже третий год они, можно сказать, неразлучны. По воскресеньям вместе ходят в кино и из кино — вместе с остальными пятнадцатью учениками. Зимой он дергает ее за коричневое плюшевое пальто; летом дергать не за что: все слишком плотно облегает ее. Однажды на Дые у нее растянулась резинка на купальнике. Она обнаружила это только дома. Винца никогда этого не забудет… Но пока что он рисует на стенах сердце, а в нем В. А. + Л. М. В их классе учится Войта; он упал с велосипеда и разбил себе лоб, а в другой раз и вовсе все лицо. Теперь он стал важным, в свободное время Войта занимается боксом, чтобы разбитый нос свалить на бокс. Тогда на обратном пути из Брно Войта сидел возле Людмилы и развлекал ее премудростями, которые узнал от старшего брата. Людмила страшно гордилась его вниманием. Винца смотрел в окно на проносящийся мимо пейзаж. По дороге с вокзала он вернул Людмиле ее фотографию. «Откуда она у тебя?» Винца утащил ее потихоньку, но в этом ни за что не признался бы. Людмилу он больше не любил. Через три месяца после этой экскурсии Винца впервые попробовал вкус земляничной помады на девичьих губах. Вместо ордена за отвагу ему вручили кружевной платочек; это было на танцах. Грудь он впервые погладил у Гедвики; примчавшись после этого вне себя домой, он с пылающими ушами до полуночи строчил сочинение на тему «Что такое счастье» и привел в ужас преподавателя чешского языка.

А потом было легко и просто, и он встретил Марию. Иногда ему, правда, хотелось, чтоб она тоже носила блестящее плюшевое пальто.

Пятнадцать лет — забытая песня, болезненно сентиментальная, которую время превратило в растрепанные радужные лоскуты.

* * *

Лошади хрупали оброк, с шумом втягивали воду из поилки.

— Знаешь, почему я хочу быть жокеем?

— Нет.

— Не скажешь нашим?

— Я говорил когда-нибудь?

— Приходи к пруду… Спрячься в кукурузе и увидишь.

— Темно ведь совсем.

— Я поеду верхом.

— Верхом?!

— Вот именно… Ты мне друг?!

Винца держится серьезно и невозмутимо. Олин отвязывает вороного, сменяет оброть на уздечку. Остальные кони подремывали, перенося тяжесть тела с ноги на ногу. Олин отступил, вороной осторожно повернулся.

— Я иногда даю ему побегать по двору просто так. Безо всего. Ты не поверишь, до чего он красивый тогда. В упряжке все лошади одинаковые — скучные и усталые. Как люди, если б ходили, одетые в мешки. Но когда они все с себя сбросят… — Глаза Олина сияли.

Вороной направился к открытой двери, втягивая розовыми ноздрями запахи тихой вечерней синевы. Олин шел следом, в глазах сияние, при котором люди ничего не прячут ни под одеждой, ни за улыбками.

В дверях вороной буйно заржал и подбросил задом. Удар левого копыта пришелся по груди Олина. Конь побежал, звеня подковами на камнях.

Олин лежал на спине, скривив губы в насильственной улыбке.

— Что с тобой?! Сильно он тебя?!

Олин попробовал вдохнуть и лишь хрипло всхлипнул, на стиснутых губах показалась кровь.

Винца помчался к воротам звонить по телефону.

Посреди двора, на белых камнях, вытанцовывал вороной конь.

В синеватых сумерках, нагой, не ведавший стыда.

* * *

— Мне надо уехать.

— Надо так надо… Удираешь?

— Нет.

— Когда вернешься?

— Не знаю. Скоро.

Погреб освещался одной свечкой. На дворе бушевал ветер, доносились, раскаты грома.

— Ах, Олин, Олин… — Адамек отхлебнул вина. — Выживет ли?

— В больницу привезли живым. — Винца держал стакан вина в ладонях; оно нагрелось и источало аромат.

— Главное — добраться живым до больницы.

— Врачи не волшебники.

Из глиняного кувшина вытекли четыре последние капли. Адамек вопросительно взглянул на сына. Винца кивнул. По песку заскрипели шаги, гулко хлопнула затычка. Адамек, не глядя, подсосал в стеклянную трубку с расширением посредине литр вина. Пламя свечки наклонилось.

Адамек вытер глаза, потянул носом.

— Споем?

— Погодя. — Винца подставил стакан.

Они помолчали.

— Сколько раз я говорил себе, может, где в другом месте тебе было бы лучше, — Адамек, словно устыдившись, мельком взглянул на сына.

— Ерунда!

— Ты больше моего знаешь.

— Если б я хотел заниматься чем другим, давно бы так и поступил.

— Отец должен сказать сыну, чего он не успел сделать сам… Когда я бываю сердитый на тебя, это ж не от гордости… Чего не успел дедушка, сделал мой отец. Потом черед дошел до меня. А теперь дело за тобой. Только теперь все по-другому… Жизнь изменилась… Твои ребята… ты сам затеряешься… Не отец передает дело сыну, а просто старые молодым, и готово… И неизвестно, кто что сделал. То время прошло. Я кормлю коров, другой сеет, третий изобретает…

— Иначе и нельзя.

— Знаю… Но на мою долю еще кое-что достанется… Дедушка за всю жизнь не прочитал ничего,