Когда мы вошли, Гоби указала на флайер «Червя» — ксерокопированную афишу, приклеенную на входе в клуб. Я тут же узнал ее — мы вместе с Норри распечатывали такие афиши и расклеивали по городу в прошлые выходные.

— Да тут сегодня твоя рок-группа выступает, — сказала Гоби. — Для нас это хорошее прикрытие.

— Подожди-ка, — проговорил я, — ты что, хочешь использовать наш концерт в своих целях?

— Да какая разница, Перри? Ты переживаешь, что я тебя использую?

— А знаешь, ты мне нравилась больше, когда была убогой студенткой, которая училась со мной в одной школе.

— Ну, возможно, и ты мне нравился больше, когда не так часто открывал рот, а молча пялился на мою грудь, — сказала она. — Но невозможно постоянно получать то, что хочешь. Не в этом мире.

— Но я никогда… Да я вовсе не…

— Тебя здесь сегодня ждут. Все знают, что ты должен сюда прийти. Так что поднимайся на сцену, исполняй свои песни и выиграй для нас немного времени.

Она пожала плечами:

— Это, конечно, не лучшее прикрытие, но выбора у нас особо нет, так что сойдет.

Я начал было спорить опять, но Гоби взмахнула рукой, обрывая меня на полуслове, — так, как будто бы не нуждалась в объяснениях такого тупицы, как я. Слева у входа гном в капюшоне взглянул на меня безразлично и произнес:

— Пять долларов.

— Я играю в рок-группе, которая выступает сегодня, меня зовут Перри Стормейр.

— Вас нет в списке.

— Потому что я играю.

— Вас нет в списке.

Я открыл кошелек, достал десять долларов и протянул ему. Это были мои последние десять долларов.

— Ваши документы?

Я поднял руку и показал надпись: «НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ», все еще сохранившуюся от прохода в клуб «40/40».

— Алкоголь не пить, — сказал гном. — И не…

— Не сидеть у барной стойки, да, я знаю.

Он махнул нам рукой, пропуская внутрь. В следующую же секунду я услышал, как зафонил микрофон, и увидел на сцене Норри, Калеба и нашего певца Сашу. Они поднимались на сцену и оглядывали толпу, изображая из себя крутых рок-н-ролльщиков и неумело пряча волнение. Меня они еще не заметили.

— Подожди, Гоби, — сказал я, потому что мне в голову пришло кое-что ужасное. — Ты же не собираешься никого здесь убивать?

— Если в этом не будет необходимости.

Она остановилась и изучающе посмотрела на сцену и на ребят.

— Как ты думаешь, если начнется перестрелка, кто-нибудь из них заслонит тебя грудью от пули, а? — спросила она.

Ее взгляд остановился на Норри.

— Возможно, вон тот, ударник, он и ростом повыше, и загородить тебя сможет, если дойдет до дела. Если что, прячься за него.

— Ты шутишь, да? Ты точно шутишь. Он мой лучший друг.

Я лихорадочно соображал, пытаясь придумать сценарий более отчаянный, чем перестрелка на первом концерте моей группы в Нью-Йорке. И тут я почувствовал, как на мое плечо легла чья-то рука.

Гоби уже растворилась в толпе, а я резко обернулся и уставился на двух человек, стоявших напротив.

— Мама? — сказал я. — Папа?

Энди Уорхол говорил: «В будущем каждый будет иметь право на пятнадцать минут славы». Опишите ваши пятнадцать минут.

Университет Нью-Йорка

Я уставился на родителей круглыми от удивления глазами. Тут до меня дошло, что с тех пор, как я говорил с отцом по телефону, прошло сорок пять минут.

— Мы решили, что, возможно, найдем тебя здесь, — сказал он, поднимая руку так, словно собирался то ли похлопать меня по плечу, то ли врезать мне в челюсть. Он помедлил и в конце концов просто опустил руку. Отец смотрел на меня в упор, разглядывая так пристально, как никогда раньше, словно видел меня впервые. Мне стало неуютно под его взглядом; я даже зачесался. — Полагаю, Гоби здесь, с тобой?

— Да, где-то здесь, — сказал я.

Отец кивнул и принялся разглядывать толпу. Он буквально сканировал окружающих, как терминатор, просвечивая их насквозь в поисках той, которая могла одним лишь словом разрушить его семейную жизнь.

— Перри, — сказала мама, — как ты мог так поступить с нами? Как ты мог обмануть наше доверие?

— Это я обманул ваше доверие? — Я перевел взгляд на отца. — Мама…

— Добрый вечер, Нью-Йорк! — проорал Саша со сцены, оглушив всех присутствующих. Некоторые даже расплескали напитки и состроили кислые рожи. — Говорят, Нью-Йорк сегодня дрогнет!

Толпа на миг стихла; люди посмотрели на сцену и, решив, что Саша не представляет большой угрозы, вернулись к своим напиткам и разговорам.

— Я говорю, — не унимался Саша, — что слышал, будто Нью-Йорк сегодня дрогнет!

Сейчас мне было непонятно, почему мы взяли Сашу вокалистом в нашу группу. С одной стороны, у него, конечно, был плюс — эдакая животная энергетика, необходимая для выступления на сцене. С другой стороны, он, похоже, решил, что сейчас 1985-й год — время, когда его родители были нашими сверстниками.

Догадавшись, что нью-йоркская толпа продолжает игнорировать его, Саша решил подать более очевидный знак того, что концерт начинается. Он подпрыгнул в воздухе, выбросив одну ногу вперед, издав пронзительный крик, а потом схватил электрогитару «Стратокастер» — инструмент, на котором он на моем веку играл только один раз, перепив текилы. Одновременно Норри, который стоял позади него, рванул бас-гитару. А Калеб, наш гитарист, уселся за ударные.

И только тут я осознал, что, пока меня не было, Норри поменял всех местами. Я бы в жизни не понял, что они начали играть «Запусти мое сердце» Мотли Креза, если бы не знал, что эта композиция, измененная сейчас до неузнаваемости, была запланирована первым номером.

Публика отреагировала неприкрытым, даже немного агрессивным безразличием.

Тут я как раз вспомнил, что в подвале нашего дома заложена взрывчатка. Я резко обернулся к маме; кажется, она готова была расплакаться.

— Мам, где сейчас Энни?

— Что?

— Где Энни?

— Дома.

— Прямо в доме?

— Да, Перри, именно это подразумевается, когда говорят, что человек дома.

— Ты должна позвонить ей и сказать, чтобы она выметалась оттуда, прямо сейчас!

— Тут такой шум, я тебя не слышу!

— Я говорю…

Тут передо мной вырос отец, полностью загородив собой маму. Он наклонился к самому моему уху и прокричал:

— Перри! Нам надо поговорить!

— Пап…

— То, о чем говорила Гоби… Я не знаю, с чего она все это взяла и что там напридумывала, но все это были исключительно деловые поездки.