— Нам надо идти. Кстати, меня зовут Ричард Эршад. Я еду с вами дальше. Через несколько минут сюда привезут одного вашего соотечественника. Познакомитесь.

— Кто он? — спросил Мельников.

Эршад пожал плечами:

— Не знаю. Мне о нем сообщили только что на борту корабля. Ну что, пошли?

Они приблизились к трапу и, проходя мимо представителей пакистанских властей, по очереди предъявили документы.

Безразличие на лицах пограничников и быстрота, с которой соблюдались формальности, говорили, что создается только видимость контроля за отъезжающими.

По длинному ступенчатому трапу поднялись на палубу.

Команда готовилась к выходу в море, и на новичков никто не обращал внимания.

Мельникова и Полещука отвели в небольшую каюту с двухъярусной кроватью, тумбочками, на одной из которых стоял вентилятор.

Полещук приоткрыл узкую дверь в маленькой прихожей, где была и вешалка, и удовлетворенно заметил:

— Гальюн и душ!

— Радуйся, не будут выводить по нужде на воду, — усмехнулся Мельников и заглянул в тумбочку: — Хоть бы по зубной щетке дали. Не помню, когда зубы чистил.

Парням хотелось поговорить о другом, но еще тогда, когда они были в руках душманов, после встречи с Майером, они договорились о делах в помещениях разговора не вести.

Раздался стук в дверь, и в каюту вошел Ричард Эршад:

— Ну, как вы устроились?

— Нормально, — ответил Мельников. — Мы можем выходить из каюты?

— Конечно, вы же свободные люди. В любое время можете выходить на палубу, гулять, дышать морским воздухом. Кстати, ваш соотечественник размещен через каюту справа. Если появится желание, можете пообщаться.

— Кто? Откуда? — спросил Мельников.

— Точно не знаю. Спросите у него сами.

Эршад ушел. Мельников предложил:

— Небось дело к утру идет. Давай спать.

Верхнее место досталось Полещуку. Они выключили свет и уснули.

Солнце было уже высоко в безоблачном небе, когда их разбудил стук в дверь. Эршад пригласил на завтрак.

Умывшись, парни вышли в длинный коридор и по нему прошли, казалось, через все судно. Вскоре очутились в небольшом помещении, где было три квадратных стола. Судно уже плыло, и его немного покачивало. Парни с непривычки широко расставляли ноги и передвигались неуверенно.

За первым столиком сидел мужчина. При появлении Ричарда и парней он встал. Ричард указал на него рукой:

— Вот, знакомьтесь, он тоже русский.

Стоявший у стола был высок, худощав и небрит. Одет в джинсы-«варенки» и темно-зеленую, с короткими рукавами майку. Он первым протянул руку:

— Привет, мужики! Я Семен Бугчин. Также, как и вы, удачно рванул на свободу.

Мельников и Полещук пожали ему руку, но называть себя не стали.

Эршад заглянул в узкую дверь, ведущую в другую комнату, и что-то громко сказал.

«На английском шпарит», — отметил про себя Мельников.

Через минуту вошли двое, в руках они держали подносы с едой.

Эршад сказал:

— Вы кушайте, а затем можете осмотреть судно. Если я понадоблюсь, моя каюта находится между вашими, заходите.

Оставшись втроем, русские взялись за еду.

Бугчин ел жадно и похваливал то ли завтрак, то ли обед:

— А что, мужики, ничего кормят на Западе, а? И вкусно — что надо! Нет, не скажите… житуха ждет нас шикарная, — он потянулся за банкой с пивом и с шумом откупорил ее. — Не пиво — чудо. Умеют же делать, а?

Мельников осторожно, изучающе посматривал на Бугчина: на вид лет тридцать пять, глаза неопределенного цвета, бегающие, злые, острый кадык, волосы чуть вьющиеся, большие залысины, немного картавит.

— Вы с оружием рванули, а? — доверительно спросил Бугчин. — Наверное, пришлось кое-кого кокнуть? И правильно. Уйти из части иначе и нельзя, надо часовых убрать. Я-то Советам нашкодил что надо!

Мельников насторожился:

— А как нашкодил?

— По своей методе…

Мельников заметил, что Бугчин даже от пива несколько окосел, и пошел на хитрость. Протянул ему свою банку:

— На, пей, мне что-то не хочется.

— Во дает! От такого пива отказывается, — удивился Бугчин, но банку взял и, откупорив, сделал несколько глотков. — А ты что, не любишь пива?

— Да не в этом дело. Мы утром уже пили в каюте.

— Вот это да! У вас в каюте пиво, а у меня — фички! Ничего себе хохмочки! Надо же!

Увидев недоуменный взгляд Полещука, Мельников осторожно толкнул его коленкой — молчи, мол:

— Какой-то моряк нам вчера, когда пришли на корабль, дал.

— Смотри ты! Надо же!

Лексикон Бугчина был небогат, и словами-паразитами пестрела почти каждая фраза.

— Вот бы этого мужика найти! Может, дал бы еще пивка. Надо же, на халяву такое пиво, а?

— А как ты рванул? — не терпелось узнать Мельникову.

— О, мне повезло. Я сам — строитель. В прошлом году переехал в Ташкент. Надо же было как-то из Краматорска удрать.

— А чего из Краматорска надо было бежать?

— С женой развелся, а она на алименты подала. Надо же! А?

— А сколько детей у тебя?

— Двое от этой.

— А что, есть еще?

— Ха-ха. Даешь ты! Вроде не знаешь, что у каждого мужика детей по свету бегает вон сколько!

— Ну а как здесь оказался?

Полещук понял, почему Мельников отдал свое пиво, и пододвинул Бугчину свою банку:

— Пей, я тоже не хочу.

— Надо же! — Бугчин уже захмелел. — Вы мужики что надо, — он открыл третью банку и приложился к ней. Не обращая внимания, что пиво течет по небритому подбородку, осушил банку и пробормотал: — Не забыть бы отлить, а?

— А как ты из Союза рванул? — допытывался Мельников.

— А я попросился в Афганистан помогать им социализм строить. Направили. Правда, долго мурыжили, резину тянули. Наверное, чуяли, гады, что могу намылиться. Но я же за год работы уже передовиком у узбеков стал, даже в президиум на собраниях выбирали. Надо же! Не хрен собачий был! Вот и направили, а я шесть дней потрудился в Кабуле на домостроительном комбинате и подумал: «Сема, хватит, иначе или желтуху, или тиф подхватишь». А это же, сами знаете, не триппер. А? Вот я прямо со старого микрорайона — он как раз на окраине города — вышел на Джелалабадское шоссе, а там пешком в сторону Пули-Чархи — и в горы. Как только встретился с бородатыми, руки вверх и кричу: «Я свой — шурави!» Это так советский по-ихнему зовется. Я об этом в первые же дни после приезда в Кабул узнал. Они меня обшманали, правда, суки — весь аванс, который мне выдали в Кабуле, забрали. Хамло, скажу вам, а не бандиты! Обидели честного человека ни за что. Я даже начал подумывать, не рвануть ли от них. Но тут на отряд напали. Бой начался, командир душманов прикрепил ко мне трех своих людей, они меня и повели. Три дня шли, и наконец я оказался в Пакистане, в Пешаваре. Кто только со мной не говорил: и начальники душманские, и пакистанские, и американские. Не хотели верить мне, что я не военный. Надо же! Не верилось им все, что я добровольно к ним переметнулся. А? Послал бы их, но тут какие-то люди приехали. Поговорили со мной, поняли, что я на Советский Союз в обиде и готов бороться. Конечно, я думаю, они понимают, что за хорошие деньги. А?