В Риме славянских проповедников встретили с чрезвычайной торжественностью, которая не соответствовала скромному положению в церковной иерархии Кирилла и Мефодия, бывших простыми монахами, но должна быть объясняема исключительно приобретенным ими значением в Моравии и Паннонии. Конечно, для Римской Церкви и всего латинского духовенства весьма знаменательным фактом была святыня, с которою прибыли проповедники, именно, мощи св. Климента, но едва ли этого было достаточно, чтобы папа Адриан II так легко и свободно разрешил в пользу Кирилла и Мефодия ряд вопросов высочайшей канонической и административной важности. Известно, что именно этому папе принадлежит почин в утверждении авторитетом главы Западной Церкви новых начал, проникших в Моравию и Паннонию вместе с проповеднической деятельностью Кирилла и Мефодия, а отсюда распространившихся в Болгарию и в другие славянские страны. Здесь шла речь не только об отречении от епархиальных прав латинской Церкви на вновь присоединенные к христианству области, но главнейше разрешался в благоприятном для греческих проповедников смысле вопрос о так называемой треязычной ереси, которая доставляла свв. братьям так много хлопот и беспокойства и в Моравии, и в Венеции. Папа, признав церковный авторитет за переводом священных книг на славянский язык и освятив их возложением на алтарь в церкви св. Марии во Фатне, разрешил в благоприятном для славян смысле и вопрос об употреблении их национального языка в богослужении, не исключая литургии. По словам жизнеописания Кирилла, несколько раз в главных римских церквах литургия была совершена на славянском языке, причем поименно названы высшие церковные чины, принимавшие участие в торжествах: епископы Формоз, Гавдерик и Арсений и известный библиотекарь Анастасий.

Занимающий нас момент должен почитаться кульминационным в жизни славянских проповедников, и потому на нем следует несколько остановиться, чтобы выяснить его всемирно-историческое значение. Собственно два факта должны быть здесь поставлены и оценены: 1) славянский язык, нашедший в изобретенной св. Кириллом азбуке средство для выражения идей и чувствований целой ветви европейского человечества; 2) богослужение, и в частности совершение литургии, на национальном языке, в чем как в IX в., так и во все времена [16] усматривалось лучшее и единственное средство приобщения к христианской культуре.

По вопросу об изобретении славянского алфавита св. Кириллом в настоящее время некоторые сомнения возбуждает лишь тот вид алфавита, который следует приписывать времени св. Кирилла. Известно, что на одинаковую древность претендуют глаголица и кириллица. В последнее время преобладает мнение, поддерживаемое особенно академиком Ягичем, что глаголица древней 863 г., когда по паннонским житиям изобретена была славянская азбука (7). Кроме того, обращает на себя внимание то обстоятельство, что древнеславянский язык перевода Евангелия есть язык македонских славян, откуда естественное заключение, что первоначальный славянский алфавит не вызван моравским посольством и не предназначался для потребностей западного славянства, а имел в виду славян той местности, где родились и где первоначально действовали Кирилл и Мефодий, именно Солунь. Если, таким образом, моравская миссия не вызвала изобретения алфавита и перевода Евангелия и некоторых книг для богослужения, то следует принять, что избрание Кирилла и Мефодия для выполнения этой миссии обусловливалось именно тем, что они знали славянский язык и владели способом передавать другим знание этого языка посредством известных им буквенных знаков. При таком положении вопроса легко может быть объяснена и славянская литургия как могущественное средство действия, ставившее греческих миссионеров вне конкуренции с проповедниками из других стран. Приписывать ли политическую идею, стоявшую в связи с введением славянского богослужения как лучшего средства противодействия Западной Церкви, непосредственно славянским проповедникам, как думает Брикнер (8), или же видеть здесь директивы высшей церковной власти, которая организовала моравскую миссию и приготовила обращение Болгарии и России, как это видно из знаменитой энциклики Фотия, сущность дела от того не меняется. Ясно, что миссионерская деятельность Кирилла и Мефодия в Моравии наносила большой ущерб притязаниям Западной империи на распространение ее влияния в Юго-Восточной Европе, а равно латинской Церкви и что Римский епископ в целях противодействия Константинопольскому патриархату принужден был не только признать совершившийся факт, но и воспользоваться употребленным против него оружием — т. е. славянским языком — в богослужении против Восточной империи и патриархата. В таком свете рисуются нам ближайшие факты, стоящие в связи с моравской и паннонской миссией.

В дальнейшем центр тяжести всего вопроса переходит на одного Мефодия, так как Константин-Кирилл умер в Риме 14 февраля 869 г. и погребен в церкви св. Климента. Отношение папы к делу славянских проповедников нисколько, однако, не изменилось. Хотя к возвращению Мефодия в Моравию встречались препятствия, не зависевшие, впрочем, от Римского престола (9), тем не менее дальнейшему успеху начатого им дела дано было благожелательное и могущественное содействие тем, что Мефодию пожалован был высший церковный сан и он отправлен был в сане архиепископа Моравии и Паннонии в славянские земли.

Но прежде чем продолжать развитие кирилло-мефодиевского вопроса, нам необходимо остановиться на выяснении характера св. Кирилла. В 1892 г., как говорено выше, открыт был новый источник, относящийся к вопросу, именно, письмо Анастасия Библиотекаря к Гавдерику, епископу Велитры. Так как оба эти лица упоминаются в паннонских житиях как непосредственные свидетели и участники торжеств по случаю прибытия в Рим славянских проповедников, то ясно, что вновь открытый источник должен был получить большое значение как принадлежащий лицу, современному событиям, притом имеющему важное литературное имя и знавшему лично славянских первоучителей. И действительно, по мнению И. Фридриха, который первый познакомил с этим письмом ученый мир (10), оно вызывает необходимость полного пересмотра литературы о кирилло-мефодиевском вопросе. Хотя письмо не датировано, но оно по всем данным не может быть отнесено позднее, чем к 875 г. В нем заключаются весьма любопытные сообщения об обретении мощей св. Климента в Херсоне Константином Философом, заимствованные частию от самого Константина, частию от митрополита Смирнского Митрофана; в нем, кроме того, находятся такие важные указания, которыми должны проверяться данные, почерпаемые из других источников. Но для нас существенный интерес имеют отзывы Анастасия о самой личности Константина, которыми определяется исторический характер славянского просветителя и воззрение на него официального церковного мира к Риме. Так, говоря о собирании материалов для составляемой им истории перенесения мощей Климента (11), он упоминает, между прочим, о написанном на этот предмет сочинении Константина: «С греческого мне остается перевести на латинский только то, что недавно об обретении мощей его написал солунский философ Константин, муж апостольской жизни» [17]. В этом, конечно, следует видеть непререкаемое свидетельство высокого уважения, каким пользовался в Риме св. Кирилл, что тем более заслуживает внимания, что он был несомненно приверженец и близкий друг патриарха Фотия. Тот же Анастасий в письме Карлу Лысому в 875 г. имел случай отозваться о Константине как о великом муже и учителе апостольской жизни (vir magnus et apostolicae vitae praeceptor).