Однажды во время моих мнимых тренировок я заснула и увидела себя на скале. Вокруг были непроходимые джунгли. Скала со всех сторон отвесная, забраться на нее никак нельзя. Но я стояла на ней и любовалась природой.

Потом я проснулась, но сон был таким ярким и приятным, что я перенесла все «тренировки» туда. Я назвала это место Бангладеш. Я никогда не была в этой стране и не знаю, есть ли там скалы и джунгли, мне просто понравилось название.

На этой скале всегда был день, но мое тело не отбрасывало тени. А главное, там всегда был свежий воздух и дул приятный ветер.

Однажды на моей тренировке появился монах. Монах тибетский, обмотавшийся красными тряпками, и я не знаю, что он забыл в моем Бангладеш. Явился словно из ниоткуда! Пришлось с ним вместе заниматься.

Точнее, занимался он со мной, а я просто училась. Повторяла за ним разные ката24. Думаю, наяву я бы училась медленнее, а на своей скале я вытворяла невероятные штуки. Еще мы вместе медитировали и молились. Меня это успокаивало, а так как монах был плодом моего воображения, уки25 из него получился идеальный.

Такими темпами у меня в мыслях все мечты сбудутся. Может, так и жизнь пройдет?

***

Когда нас посадили, то наши сокамерницы первым делом спросили о причине нашего ареста. Кристина рассказала о Евангелие и о Рабиа. Все женщины смеялись, схватившись за животы. Оказалось, моя история уморительна.

Позже они в недоумении начали расспрашивать меня:

— Почему ты ему отказала? — спрашивала меня Айя. — Ты же ему понравилась!!! Ты могла хорошо провести время!

С тех пор надо мной подтрунивали каждый день. Услышав очередную насмешку в мой адрес, ко мне подошла Зиляль и решила сама во всем разобраться.

— Так, ну хорошо! Ну отказала ты этому силовику, так за что же вас посадили в неофициальную тюрьму? — спросила меня тем вечером Зиляль.

— Как это — неофициальную? — не могла понять я. — Это что, тюрьма, которая официально не существует?

— Нет, — махнула рукой Зиляль. — Место-то существует, называется зданием уголовного розыска, и о том, что в подвале находится тюрьма, известно всем, но официально здесь сидит семьдесят человек, а на самом деле заключенных здесь не меньше полутысячи.

— Что же это значит? — не унималась я.

Зиляль снисходительно улыбнулась.

— Это значит, что остальных здесь просто нет, они как бы в другом месте.

Такой ответ показался мне забавным.

— И где же они находятся?

— Где-то! — хихикнула девушка. — Никто не знает где. Может, в другой тюрьме. Может, в другой стране. Нам не дают звонить родным или друзьям, чтобы никто не знал, где мы. Только полиция знает, что мы здесь, для остальных же мы без вести пропавшие.

— Но зачем они так делают?

— Как зачем? — Тут Зиляль перестала улыбаться. — Когда кто-то из заключенных умирает, тело просто выбрасывается на улицу. И когда его находят, то объявляют, что боевики убили еще одного мирного жителя.

Потом она начала расспрашивать меня о предыдущей тюрьме.

— Нас кормили один раз в день, как и тут, — сказала я. — Но порой давали пить горячий чай…

— Слышьте, девчонки! Им там чай горячий давали! — прокричала Динара, которая уловила обрывки нашего разговора.

— О-о-о! — мечтательно протянула разом вся камера. — Горячий ча-а-ай!

Все взгляды устремились на меня.

— Камера была большая… — продолжала я.

— О-о-о! Большая камера!

— Там было три матраца…

— О-о-о! матрацы!

— И даже два окна!

— О-о-о! Два окна!!!

Я имела у публики полный успех. Мне даже зааплодировали в конце. Но долго наслаждаться вниманием не дали.

Снаружи по двери камеры раздались удары чем-то тяжелым, и мы услышали крик надзирателя:

— А ну, твари, размечтались там! — Он словно спустил нас на землю. — Еще слово громкое услышу — и кому-то хорошо влетит! Или всех сразу водой залью, да еще помочусь в ведро перед этим! Животные!

Все перешли на шепот и отвернулись от меня.

Я втянула голову от неловкости, но Зиляль потрепала меня по ней и сказала, что сегодня нас заливать уже не будут. Ее слова меня успокоили, и мы продолжили общаться.

Она интересовалась обстоятельствами, при которых нас перевели из официальной тюрьмы.

— Там рядом стреляли? — спрашивала она меня.

— Да, но меньше, чем здесь.

— С вами сидели иностранки и их не перевели, так?

— Да, они остались сидеть там, — подтвердила я.

— Тогда почему же эфиопок оставили там, а тебя, россиянку, перевели к нам?

— Ну, тогда надо начать с вопроса, почему нас вообще не оставили дожидаться самолета в отеле, а посадили в тюрьму… — сказала я.

— Нет, — ухмыльнулась Зиляль. — Почему вас посадили в тюрьму — это понятно. Непонятно, почему вас перевели сюда… Вас навещал кто-нибудь из Политической службы безопасности в те дни, что вы сидели в Бартини26?

Я сказала, что накануне перевода в участок как раз наведался сотрудник Политической службы, который с Рабиа привез нас туда.

— А пока вы там сидели, наверное, всем растрепали, что с тобой, бедняжечкой, так обошлись? — прищурясь, спросила Зиляль.

Тут я должна была признать, что мы с Кристиной рассказали об этом кому могли.

— Наверное, полицейские были рады услышать такие сплетни про политических27?

Когда она сказала это, меня вдруг осенило.

— Да, конечно! Но там работает родственник Рабиа! Да еще со стороны жены…

— О Аллах! — воскликнула Зиляль, поднимая руки к мокрому потолку. — Браво! Вы сами испортили себе жизнь!

Она хлопнула меня по плечу.

— Наверняка твой Рабиа пожаловался на вас и попросил о переводе в тюрьму в отместку тебе, а когда вы там растрепали все, то его родственник похлопотал о вашем переводе в заведение покрасочнее.

На ее резкий тон я не обратила внимания: здесь никто никого не жалел, и я уже не нуждалась в сочувствии. Просто не могла поверить в ее слова. Мне и сейчас не хочется в это верить. Но я тут же вспомнила эпизод из предыдущей тюрьмы, когда Шади как-то сказал Кристине, что у нее слишком длинный язык. У меня тогда мелькнул вопрос, о чем он вообще, но теперь его слова приобретали другой смысл. Я даже не знаю, что и думать. Надеюсь, что Зиляль ошибается. В любом случае об этом можно только гадать — правду я никогда не выясню.

В ту ночь я спала между Умм Латыф и Кристиной. Умм Латыф — женщина, которая всех здесь уже давно достала. Ей около пятидесяти пяти лет, она сидит уже больше трех месяцев за воровство. Она была в какой-то семье домработницей и