Теперь уже я ткнула его в бок.

– А ты бывал хоть раз в Тельберге? Там так здорово. Папа всегда специально ехал помедленнее, чтобы мы успели рассмотреть все домики. А дорога узкая и извилистая. Иногда мы спускались к причалу Юртнэс. И потом каждый раз ехали дальше к башне Видаблик, ели мороженое и смотрели сверху на озеро. Вид фантастический. В конце мы всегда гуляли по пирсу в Рэттвике. Он казался мне бесконечным – во всяком случае, когда я была маленькая. А потом мы наперегонки бежали назад.

Я умолкла.

– О чем ты думаешь? – спросил Фредрик.

– О папе.

– Я слышал о нем. Соболезную. Или как там принято говорить?

– Спасибо.

– Ты бы хоть сказала.

– Сказала – что?

– Ну рассказала бы, что у тебя случилось. А ты просто исчезла. Никуда не ходила, никак не проявлялась.

– Знаю.

Он смотрел мне в глаза. Мне хотелось бы лежать так всю оставшуюся жизнь. С ним. Он спросил, как я себя чувствую сейчас, – я совсем над этим не думала, но теперь рассказала ему, что начала ходить на психотерапию. Похоже, он не счел это странным. Само собой, я сказала ему не все.

Некоторое время мы лежали молча. Потом я рассказала, как весной мы с Юханной сходили в донорский автобус возле института и сдали анализ крови. Так приятно, что можешь стать донором, – слишком мало людей это делают. Мне уже пришло первое приглашение на сдачу крови.

Я продолжала говорить. Мне хотелось вернуть то настроение, которое было только что, хотелось сделать все, чтобы он остался со мной как можно дольше.

Сказала, что наверняка грохнусь в обморок и разорву об иголку всю руку, так что моя кровь разбрызгается по всему кабинету, и медсестры будут на ней поскальзываться. Фредрик от души хохотал. Он вытащил из кармана мобильник и устроился поближе ко мне. Держа свой телефон над нами, он сделал селфи. Я запротестовала: я была не готова. Он снял еще одно.

– Лучше?

Он показал мне фото для одобрения.

– О’кей, чуть-чуть получше.

– Мы с тобой такие классные, правда?

Ему пришла эсэмэска, он прочитал ее и поднялся.

– В минуту слабости пообещал сестре отвезти ее в ИКЕА, – сказал он. – Мне надо идти, как ни жаль. Увидимся.

Я еще долго сидела на месте, чувствуя, что глупо улыбаюсь. Потом пришло осознание того, что между нами ничего быть не может. Когда он узнает, кто я, то будет испытывать ко мне только отвращение. Он испугается.

Я сама боюсь.

Боюсь того, что таится во мне самой.

Стелла

Проведя восемь часов за рулем, я снова оказалась дома.

Заснула в горячей ванне, проснулась оттого, что вода остыла. Вылезла, вытерлась. Стала думать о Хенрике.

Я все еще не знала, как рассказать ему. Рассказать, что Алиса жива, что я встретилась с ней. О том, что на самом деле я не сидела дома и не отдыхала, а ездила в Страндгорден. И что на этот раз все по-настоящему.

Его футболка лежала на стуле в гостиной, я натянула ее на себя и легла на постель. Открыла дневник.

В то лето, когда я ходила беременная, в 1993 году, в конце апреля градусник показывал двадцать семь градусов тепла – а потом выяснилось, что это был самый жаркий день года. Лето выдалось холодным и дождливым. На следующий год пришла волна тепла, и Алиса ползала в одном подгузнике.

Квартирка в Юрдбру. Нам с Даниэлем удалось снять ее только потому, что его папа был знаком с владельцем. Запах жимолости под окном кухни, грязные серые в полоску обои в спальне, все в дырках. В конце концов я оклеила комнату газетами прямо поверх них.

Даниэль – моя первая настоящая любовь. Он учился на класс старше и всегда был окружен девушками. Я проявила интерес, но не стала бегать за ним. Каким-то образом мне все же удалось привлечь его внимание. Невинность я потеряла на заднем сиденье его развалюхи.

Даниэль был бешеным и неугомонным парнем, вкладывал всего себя в любое дело, за которое брался, и раздражал мою сестру до умопомрачения. Хелена считала, что он плохо на меня влияет, он никак не укладывался в ее упорядоченную схему. Мы ходили на вечеринки, возвращались поздно, устраивали ралли по улицам наперегонки с другими, занимались сексом в его машине.

Хелена всегда была образцовой девочкой. Я же оставалась мечтательницей – всегда была такой, спонтанной и импульсивной, делала, что хотела. Сестра же ко всему подходила ответственно, делала то, что нужно. Ей пришлось рано повзрослеть, когда умер отец.

Когда мама осталась одна с нами двумя, она была вынуждена тяжело трудиться, чтобы сводить концы с концами. По ночам она шила на заказ, днем работала уборщицей – порой в две смены. Мне было всего пять, Хелене приходилось сидеть дома и заботиться обо мне.

Наши с сестрой пути разошлись, когда я стала постарше. Когда же я забеременела в возрасте семнадцати лет, это только ухудшило наши отношения.

Даниэль пришел в восторг, узнав, что станет отцом. Он сделал то, на чем настаивали его родители: закончил школу, сдал все экзамены. А потом мы с ним съехались и стали жить вместе. Ему удалось найти работу в мастерской. Мы жили на одну маленькую зарплату, держались на одном упрямстве. Мы вдвоем и Алиса.

Мне нравилось сидеть дома с нашей малышкой. Смотреть ей в глаза, когда я кормила ее грудью, видеть, как она ищет ротиком сосок, слышать удовлетворенный вздох, когда она его находит. Вдыхать ее ароматы и слушать звуки, которые она издает, ощущать ее полное доверие и бесконечную нежность к ней.

Первый год Алисы. Я читала, как она училась сидеть, как стала переворачиваться с живота на спину, как в конце концов прорезались зубки. Ее первый день рождения. О празднике, когда я испекла ее первый тортик, о том, как лопнул шарик, и она разрыдалась, и как Даниэль снова ее рассмешил.

О Пернилле, которая навестила нас накануне отъезда в долгожданный маленький отпуск.

Я прекратила читать и отложила дневник на ночной столик. Продолжать не хотелось. Я встала с постели и высушила волосы. Надела леггинсы и толстовку с капюшоном. Снова взяла в руки дневник. Села на край кровати и стала вспоминать.

Пляж, белый и бесконечный. Неподвижное море. Разноцветные цветы повсюду. Немилосердная жара. Покачивающиеся деревья. Домик номер один.

Перевернутая красная коляска на песке, лежащая на боку.

Алиса, где ты?