— Это я от тебя ничего путного не слышу, думаю, для русского кино, акцент — это недостаток. Надо мне его пре-одолевать. Одолевать — смешное слово! О-доле-вать…

Маруся и Ян стали целоваться. Томас соображал как лучше поступить: предупредить мать или устраниться. Он пожалел, что еще не в армии. Трудно представить, что Руся уедет завтра, и может случиться, что несколько месяцев или целый год он не увидит ее. Когда парочка направилась в комнату сестры, он все же решил, что должен позвонить матери. Телефон Ларисы был отключен. Томас заглянул к отцу, тот занимался приладкой паруса.

— Па, тебе Руся говорила, что едет в Москву поступать в театральный?

Отец улыбнулся и утвердительно потряс головой. В дверь позвонили, звонко залаял Виллик.

— Сама скажу! Слышишь? — успела крикнуть Маруся из своей комнаты.

За дверью стояла Ольга. Виллик приветственно чихнул и одновременно поскользнулся на паркете, — оказался на животе с откинутыми задними лапами. Восстановив равновесие, он украдкой огляделся, не видел кто его конфуз.

— Матери нет дома, — сообщил Томас.

— Совсем? Какой сладкий! — Ольга присела на корточки и почесала собаке лоб — пекинес не отстранился, но хвост поднимать не стал.

— Где она?

— На экскурсии, наверное.

— А отец? — Ольга оценивающе осмотрела одежду на вешалке.

— Дома.

Она задумалась ненадолго:

— Томас, спроси у отца, мама ему звонила?

Томас послушно двинулся к комнате отца, хотя знал ответ на этот вопрос.

— Подожди! — вдруг закричала Ольга. — Ты уверен, что он дома, я хочу сказать проверь — куртка его здесь? Твоя где?

Томас вернулся с середины длинного коридора, взял рукав своей куртки и показал. Он подумал, что Ольга женщина странная, хотя и удивительно моложавая.

— Вот моя.

— Хорошая. А папина?

— Эта.

— Молодец. Теперь иди, спроси его.

Когда Томас повернулся спиной, Ольга достала из сумочки конверт, быстро обнюхала его и вложила в карман куртки Мартина.

— Здрасьте! — громко поздоровалась Маруся, появившись из своей комнаты.

— Марусенька, дорогая, — запричитала Ольга, поглаживая одежду на вешалке. — У меня руки мокрые, не знаю обо что вытереть.

— Салфетку возьмите, — предложила Маруся.

— Правильно, умница! — Ольга уткнулась в свою сумку в поисках салфеток, спиной продвигаясь к двери. — Значит, нет Ларисы пока что. Нет совсем. И песик скучает! Чудный песик! Чудный!

Маруся насмешливо разглядывала наряд Ольги, ее юбка по форме напоминала перевёрнутый ананас.

— Виллик не скучает, он хочет есть.

— Голодный?

— Бзик такой.

— Надо к психиатру! Не толстеет?

— Нет, одна шерсть, Виллик худой, но нервничает из-за еды. А бывают собачьи психиатры?

— Можно к обычному. Чудная собачка, шерстка шелковая! Когда я была маленькая, у нас был эрдель, мой папа был уверен, что в него переселилась душа моей бабушки. Мы нашли Чипа через неделю после ее смерти, и он смотрел на нас, особенно на папу, совершенно бабушкиными глазами. Нашли, представляешь, привязанным в кустах, почти насмерть замерзшим, это было зимой, и он сначала понимал только по-эстонски…

— Папа?

— Эрдель! Какой папа, он по-эстонски от силы пять слов мог сказать.

— Отец не знает, когда она придет, — отчитался вернувшийся Томас.

— Ладно, детки. Виллик! Попросите Ларису мне позвонить, ладно? Чао, — Ольга послала воздушный поцелуй и исчезла. Томас и Маруся переглянулись, Виллик вздохнул и пошел спать. «Как же все-таки грустно и неотвратимо то, что Маруся задумала», — вспомнил Томас и отправился щипать струны на гитаре.

Отец поздно вечером погулял с собакой, вернувшись погасил свет в своей комнате. Ян среди ночи ушел домой. Томас сидел с гитарой на кухне, тихо напевал, упрекая себя, что не разыскал мать. Он заснул на кухонном диванчике.

* * *

Поздним утром Лариса тормошила сына:

— Не потеряли меня? У Ане нечаянно заснула.

Томасу не хотелось просыпаться: когда он вспомнил об отъезде Маруси, стало еще тоскливее, чем вечером. Вдруг сестра с вещами уже улизнула из дома?

— Спать хочу, ма, — он отвернулся и накрылся с головой.

Лариса заглянула в комнату мужа. Мартин аккуратно процарапывал бороздку на корме нарядной яхты.

— Была у Ане, там выспалась, — она поцеловала мужа в макушку. — Не беспокоился?

— Я так и подумал.

— Ма! — взревел Томас с кухни требовательно, как умеют мычать выросшие сыновья. — Ма!

— Что, милый?

— К тебе с работы приходила! В бусах!

— Ольга? Я ей позвоню.

— Ма, ты с Русей разговаривала?

— О чем?

— Важное что-то. Спроси сама.

«Замуж хочет! Беременна!», — с ходу загорелось в голове у Ларисы, отчего-то она сразу почувствовала тревогу. Томас поспешил в ванную, чтобы принять душ и сбежать. Когда он выключил воду, что-то гремело, потом загремело сильно, будто ногами пинали стул, швыряя его по коридору. Томас обдумывал как не ввязаться в битву, но при этом проводить сестру, если ей все-таки удастся сегодня уехать.

— А-а-а! Хватит! — завопила Маруся. — Не могу больше!

Томас осторожно вышел из ванной и в коридоре столкнулся с матерью, которая семенила, страдальчески мыча и закрыв лицо ладонью. Она выскочила из квартиры в домашних тапочках, хлопнув дверью. Из комнаты сестры доносилось подвывание, очень похожее на всхлипы матери. Томас был доволен, что не услышал злых слов, которыми они наверняка щедро обменялись. Понятно, что такие слова бывают маложивущими, а все же лучше слышать их как можно реже, чтобы не портили слух подобно фальшивой мелодии.

— Понял? Понял, Томми, почему я хочу вырваться? — кричала Маруся. — Она меня ударила! Я никому не позволю, это мое право свободного человека!

— Тебя еще и не так надо отлупить, — Томас не торопясь доставал из шкафа чистую майку и рубашку. — Актриса погорелого театра, — он погрозил сестре кулаком.

Он решил остаться, приготовить завтрак для всех и дождаться возвращения матери.

— Меня только папа понимает! — Маруся босыми пятками пошлепала в комнату отца.

Час спустя трое сидели на кухне за празднично накрытым столом. Звонить соседке не решались; Томас считал, что мать еще не успела успокоиться. Когда раздался звонок в дверь, улыбнулся даже Мартин. Это пришла Ольга, в красной шляпе, желтый шарф вокруг шеи, губы накрашены помадой цвета черного тюльпана. Томас помог гостье снять плащ.