Я проникла за полог и несколько мгновений полежала на роскошной постели. Потом принялась открывать ящики мебели в надежде найти там, против всякого ожидания, доказательство того, что эта спальня — моя. Доставала белье, ничего не значащие для меня предметы, бумаги, которые, пробежав глазами, роняла на ковер.

Комнату я оставила в полнейшем беспорядке. Но какое это имело значение? Я знала, что скоро позвоню Жанне. Вручу ей свое прошлое, настоящее и будущее и улягусь спать. А она уже займется и беспорядком, и убийством.

Вторая спальня была совершенно безликая, в третьей, должно быть, ночевала Жанна, пока я находилась в клинике. Об этом свидетельствовал запах духов, что витал в прилегающей ванной комнате, и размер одежды в шкафу.

Наконец я вошла в комнату, которую искала. Кроме мебели, здесь было немного белья в комоде, халат в крупную сине-зеленую клетку (на верхнем кармашке вышито «До») и три составленных у кровати чемодана.

Чемоданы были полны. Вывалив их содержимое на ковер, я поняла, что Жанна привезла их с мыса Кадэ. В двух из них были сложены вещи Ми, которые Жанна никогда мне не показывала. То, что чемоданы стояли в этой комнате, по-видимому, означало, что Жанне не хватило духу войти в спальню погибшей. А может, и ничего не означало.

В третьем чемодане, поменьше, одежды было всего ничего, зато хранились письма и бумаги, принадлежащие До. Этого было слишком мало, чтобы решить, что это и все, но я сказала себе, что другие вещи До, уцелевшие от пожара, вероятно, отдали ее родителям.

Я развязала тесемку, связывавшую пачку писем. Это оказались письма крестной Мидоля (так они были подписаны) кому-то, кого я поначалу приняла за Ми, потому что они начинались словами «Дорогая», или, по-итальянски, «Carina», или «Крошка моя». Но, почитав их, я поняла, что, хотя говорилось в них главным образом о Ми, адресованы они были До. Возможно, теперь у меня было своеобразное представление о правописании, но письма, на мой взгляд, пестрели ошибками. Зато они были очень ласковые, и от того, что я прочитывала между строк, у меня снова стыла кровь в жилах.

Перед тем как продолжить раскопки, я отправилась на поиски телефонного аппарата. Один оказался в спальне Ми. Я набрала номер Нейи. Был уже час ночи, но Жанна, видимо, держала руку на трубке, потому что тотчас же сняла ее. Прежде чем я сумела вымолвить слово, она выплеснула на меня свою тревогу, перемежая брань мольбами.

Я тоже прокричала:

— Хватит!

— Где ты?

— На улице Курсель.

Наступило внезапное молчание, и оно продолжалось, что могло означать все что угодно: от удивления до признания. Первой не выдержала я:

— Приезжай, я жду.

— Как ты?

— Плохо. Прихвати мне перчатки.

Я положила трубку. Вернулась в спальню До и стала снова рыться в своих бумагах. Потом я взяла трусики и комбинацию, принадлежащие мне, и халат в шотландскую клетку. Переоделась. Я сняла даже туфли. Босиком спустилась на первый этаж. Единственным, что я сохранила от той, другой, были перчатки, но они-то уж были мои.

В гостиной, где я зажгла все лампы, я выпила глоток коньяку, прямо из горлышка. Немало времени ушло на то, чтобы разобраться в устройстве проигрывателя. Я поставила что-то грохочущее. Коньяк пошел мне на пользу, но больше я пить не решалась. Все же я взяла бутылку — когда пошла прилечь в соседней комнате, в которой, как мне показалось, было потеплее, — и держала ее в темноте прижатой к груди.

Минут через двадцать после моего звонка я услышала, как открывается дверь. Мгновение спустя в комнате рядом умолк проигрыватель. Шаги приблизились к комнате, где была я. Свет Жанна не включила. Я увидела ее высокую фигуру на пороге, руку на ручке двери — точь-в-точь негатив картины ее первого появления в клинике. Долгие секунды протекли в молчании, потом она своим ласковым, глубоким и спокойным голосом произнесла:

— Добрый вечер, До.

Все началось в один февральский день, в банке, где работала До, с того, что Ми впоследствии назвала (и, разумеется, это полагалось встречать смехом) «рассчитанным шансом». Чек был похож на все прочие чеки, проходившие через руки Доменики с девяти часов утра до пяти вечера с единственным перерывом в сорок пять минут на обед. На нем стояла подпись распорядителя счета, Франсуа Шанса, и только после занесения суммы в дебет Доменика прочла передаточную надпись: Мишель Изоля.

Она почти машинально посмотрела поверх голов своих коллег и обнаружила по ту сторону стойки кассиров девушку с голубыми глазами, с длинными черными волосами в бежевом пальто. Доменика осталась сидеть на месте, больше удивленная красотой Ми, нежели ее появлением. А ведь одному Богу известно, сколько раз она рисовала в воображении эту встречу: то она происходила на теплоходе (на теплоходе!), то в театре (где До отродясь не бывала), то на итальянском пляже (Италию она не знала) — в общем, где угодно в этом не совсем воображаемом мире, где сама она была не совсем До: в мире на грани сна, когда можно без всякого риска вообразить себе все что угодно.

У стойки, которую она видела каждый божий день на протяжении вот уже двух лет, за четверть часа до звонка, возвещающего об окончании рабочего дня, встреча была еще реальной, но и не удивляла. И однако Ми была так хороша собой, так ослепительна, она так чудесно гармонировала с понятием счастья, что один ее вид прогнал все видения.

На подушке все было куда проще. Повстречавшуюся сиротку До превосходила и ростом (1 м 68 см), и умом (1-я и 2-я ступени экзамена на бакалавра с оценкой «хорошо»), и здравомыслием (она умножала состояние Ми какими-то неясными операциями на бирже), и добротой (она спасала крестную Мидоля во время кораблекрушения, тогда как Ми пеклась только о себе и в итоге погибала), и удачливостью (жених Ми, итальянский принц, за три дня до свадьбы отдавал предпочтение ее бедной «кузине» — кошмарный приступ угрызений совести) — короче, всем. Ну а красотой — это уж само собой.

Ми была так восхитительна, что при виде ее нынешней, полтора десятка лет спустя, поверх голов снующих взад-вперед посетителей, До чуть не стало плохо. Она хотела привстать, но не смогла. Она увидела, как чек Ми перекочевал в пачку к остальным, пачка — в руки одной из коллег До, потом на внутреннюю полку кассира. Девушка в бежевом пальто — издали она выглядела старше двадцати лет и весьма уверенной в движениях — положила выданные ей деньги в сумочку, на мгновение продемонстрировала свою улыбку и направилась к выходу — там у двери ее поджидала другая девушка.

Со странным ощущением одуряющей пустоты в груди Доменика обогнула стойки, твердя про себя: «Сейчас я ее потеряю и уже никогда больше не увижу. Если я догоню ее, если осмелюсь с ней заговорить, она одарит меня улыбкой, но тотчас с безразличием меня забудет».

Приблизительно так все и произошло. Она догнала девушек на бульваре Сен-Мишель, в полусотне метров от банка, когда они уже собирались сесть в белый «МГ», припаркованный в запрещенном для стоянки месте. Ми, не узнавая, но с вежливым интересом посмотрела на взявшую ее за рукав девушку без верхней одежды, которая, судя по всему, дрожала от холода (так оно и было) и после пробежки говорила запыхавшись.