Настасья Кирилловна, к счастью, никогда не задавала вопросов о личном. Напротив, она уводила разговор как можно дальше от беспокойной темы, которую Вася шутейно обозначил «смерть разведенного мужчины в неприбранной квартире». «Поздний брак — это ведь средство избежать одинокой смерти?» — спросил он однажды у Настасьи. На что она ответила, что подобное легкое отчаяние для организма даже полезно, ибо мобилизует. «Когда ты представляешь, как после твоей смерти твои вещи выбрасывают на помойку, воспринимай это как знак к тому, что пора навести порядок в своей жизни и выбросить лишнее…» Правда, сказав это, Настасья Кирилловна немного помолчала и грустно добавила: «Но у меня лично рука не поднимается. Пускай, думаю, сами берут грех на душу».

И то верно. В конечном счете, ведь мы не исчезаем. Алхимик Агапыч знал, о чем говорил.

Но сегодня был необычный день — и Кирилловна-чтоб-не-сказать-Филипповна в не свойственной ей сбивчивой манере, волнуясь и смущаясь, ухнула в личные подробности. Ей было очень неловко от того, что подробности оказались такие бытовые, хозяйственные, да еще и с примесью криминала. Такая неэстетичная мешанина! Василий хотел было уверить ее, что гуща народной жизни сейчас как раз кстати — обманутые дольщики, убиенные прокуроры, каллы «Капитан Вентура» в цвету… Это как раз то, что ему нужно накануне пленения в офисный распорядок, в приближении чего он чуял звериную тоску. Однако одна деталь зацепилась и не давала спокойно течь мыслепотоку и беседе — отважная девочка Влада, лихо продинамившая спонсора приюта для несчастных дворняг.

— А что, если Алена выкинет такой же финт?! — прорвало Василия, вспомнившего про свое дитя. — Она ж тоже, добрая душа, помешана на бездомной живности… Все ходит выгуливать собак в такой же приют, бог знает где он находится. Когда была помладше, надевала смешной костюм далматинца — такая у них была волонтерская форма — и расхаживала в нем по городу. Нам это казалось милым и забавным. Но что, если в действительности это секта?! Девчонок привлекают живностью, они, разумеется, привязываются к кошечкам-собачкам, а им потихоньку внушается мысль, дескать, барышни, ищите спонсора, без этого наши питомцы погибнут, и это будет на вашей совести! Жалостливого подростка легко на это можно поймать…

— Василиус, не сгущай краски! Этак рассуждая, можно ребенка посадить под стеклянный колпак. Даже мне не пришло в голову испугаться, когда мадам Беленсон выболтала мне эту историю! А уж что касается детей, я большой охотник до теорий заговора. Эпоха страшная, детей надо беречь, как зеницу ока, я согласна. Но без перегибов, иначе сойдешь с ума. — Настасья Кирилловна вздохнула, сбавив энергичные обороты. — Да нет там никакой секты, я думаю. Просто по молодости кажется, что все средства хороши. Для такой благой цели…

— И не только по молодости! Но вы правы, я сгущаю краски, и делаю это сознательно. В этом, возможно, моя миссия: я не погружен в повседневные родительские проблемы, я не вижу ее каждый день и не слишком вникаю в текучку. Но моя задача — находиться над схваткой. Видеть те опасности, которые не углядишь материнским зрением. Обозревать перспективу… Но оставим эту трудную тему, потому как я не поручусь за свою прозорливость. Надо понимать, вы рассказали мне эту историю не для того, чтобы я углубился в собственные тревоги. И я так и не понял, что тревожит вас…

— Я, наверно, ужасный рассказчик, если в моей говорильне даже ты не улавливаешь суть! — сокрушенно отозвалась Настасья. — Я пытаюсь тебе сказать, что очень боюсь за нашего Валентина! Пускай он и малоприятный тип, но вдруг его посадят за убийство, которое он не совершал?! Это будет такая чудовищная несправедливость. Я думаю, мы все должны ему помочь и вытащить его…

— Стоп! Откуда вытащить?! Во-первых, он пока не в тюрьме, и обвинение не предъявлено. Во-вторых, я так и не услышал от вас реальных поводов для беспокойства. Все, что вам известно, передано по глухому телефону. Какие-то мифические угрозы, исходящие невесть от кого… почему-то приплетена дочь Валентина… Я, конечно, понимаю, что судебная система встроилась в нашу генетику принципом «был бы человек, а дело найдется». И все же… у этого Валентина отсутствует мотив с точностью до наоборот: ведь это как раз у убитого прокурора был мотив грохнуть того, кто сделал его банкротом. Вот если бы убили Валентина…

— Так я на что и намекаю! — воскликнула Настасья Кирилловна. — Может быть, следствие к такой завязке и клонит — убийство в целях самообороны. То есть прокурор Помелышев хотел прикончить Валю, а тот в ответ его задушил!

— Наста-асья Батьковна, у нас с вами какая-то комическая опера «Севильский цирюльник» получается, — хохотнул Василий. — Думаю, такую версию даже наше завиральное следствие не родит. Где это видано, чтобы прокуроры, пусть даже и бывшие, да к тому же подследственные, пытались собственными руками убить своих врагов?! Вы про наемных убийц слыхали? Ну, в фильмах-то наверняка видели!

— Не надо мне объяснять, что я полная дура в таких делах, — я это и сама знаю! Я ж к тебе, Вася, за добрым словом иду, — обиженно отозвалась Настя.

— Тогда я так сформулирую свое доброе слово: не доверяйте подобному сумбуру! Mожет, эта ваша Беленсон сама замешана в нечистых делах. Вы ей не вполне доверяете, что правильно. Я бы на вашем месте не совался в мутную воду. Вот попросит вас о помощи сам Валентин — тогда и будем думать, что делать. Но сдается мне, что вас беспокоит что-то другое, чего вы мне пока не рассказали. Но я вас ни в коем случае не тороплю. Когда — и если! — захотите рассказать, то я к вашим услугам.

— Я… мне… на самом деле мне страшно. Просто страшно. Страх мой иррационален, но я ничего не могу с ним поделать. Абсурдно бояться, что убийца или некое условное зло, которое в моей голове раздулось до размеров мифической мафии, поселится в нашем «Марилэнде», которого мы так долго ждали. И я понимаю, что абсурдно, но все равно боюсь! Где-то на моей подкорке сидит уродливая химера, которая шепчет: исполнение желаний не бывает безнаказанным. И неизвестно, чем придется за него расплачиваться. Потому что очень долго ожидаемое требует тройной цены. Вот мы вписались в этот бесконечный долгострой и много раз отчаивались и теряли надежду. И наконец, мы так близки к финалу — и тут вдруг прокуроришку убивают. И вот я уже прихожу к мысли, что он нас всех проклял за то, что мы его пытались посадить. И нам не будет жизни в выстраданном доме. И случится что-то плохое. А у меня дочка на сносях будет там жить. Вот такие у меня симптомы, дорогой Василиус, раз уж ты захотел копнуть глубже.

«Это даже глубже, чем я думал», — растерянно подумал Василий. Он ведь всего лишь полагал, что навязчивые беспокойства за ближних чаще всего скрывают глубинные неврозы интимного свойства. И хотел всего лишь подразнить Настасью Кирилловну — зачем ему тайны, которые лишь отяготят их легкую кофейную дружбу… Но что касается внутреннего апокалипсиса вины за долгожданные удовольствия — в этом он не помощник, ибо сам болен.

И опять его полоснула неловкость из-за того, что он не должен все это слушать, потому что у нее есть муж, и одно дело — веселая пикировка, болтовня, а другое дело — страх за беременную дочь, и вот это уже серьезно, даже если бояться нечего. Потому что нельзя безнаказанно слушать чужие семейные тайны.