— Настасья Кирилловна, а давайте отметим мое поступление на новую работу! Все равно я на ней долго не продержусь, так хотя бы совместим бесполезное с приятным. Я ведь теперь буду ходить на службу в понтовый торговый центр. Давайте проведем вечер по-мещански! Съедим пиццу и выпьем что-нибудь приятной средней крепости. А я к тому времени что-нибудь разузнаю про ваших фигурантов…

Василий выдал противоположное тому, что собирался сказать. Какая муха его укусила?

А главное — что он мог разузнать? Может, он знал тайное место сборищ бывших прокуроров или ретивых следователей? Но ведь именно этого от него ждала хорошая женщина, тысяча извинений за чудовищное клише. И как еще обозначить эту уходящую натуру, как?! Она почему-то думала, что балбес Василиус обладает какими-то тайными умениями помимо манипуляций с мыслящим железом. Она сама не знала, чего ждала от него, а это опасное состояние. Это провокация.

Соня была вне себя от злости. Опять ее настигло ненавистное состояние пятого колеса в телеге! Взваливаешь на себя дело, которое ты обязан провернуть в истерически нереальные сроки, — да только оно оказывается никому не нужным. Нигде тебя не ждут с твоим исследовательским порывом разгадать темные стороны молодого гения. Соня старательно обзвонила всех, чьи имена ей перечислил Савва. Тех, кого она была обязана ласково допросить с пристрастием, отыскав бракованные нейросетки…

Да чтоб Клетчатой Шляпке в них запутаться, как жирной мухе в паутине!

И везде Соня получила вежливый отказ. Временный, конечно, но достаточный, чтобы усомниться даже в жалкой крупице смысла затеянной авантюры. Хотя Соня вынуждена была признать, что сгущала краски — ведь ее просто раздражала эта летняя отсрочка, эти вечные отпуска и отъезды, которые ломают планы тебе, несущему августовскую вахту в оскудевшем городе. Тебе, который не может уехать на юг, а может только на север, потому что малая родина прокормит и простит блудное лоховатое дитя… Хотелось как можно быстрее развязаться с этим мутным делом — ан нет! Однако в списке Саввы значились не только капризные одноклассники, из которых кто уехал, а кто просто не отвечал — в финале значилась еще некая Людмила Гавриловна. Под грифом «дачная няня». Не припоминая комментариев Саввы к этой идиллической персоне, Соня раздраженно вздохнула и для очистки совести набрала ее номер — вдруг няня уже умерла и… одним troubl'oм[6] меньше?! Но она тут же устыдилась своих недостойных мыслей: ей ответил голос — воплощенное ангельское терпение. Голос благостный и нестяжательский, словно принадлежащий Франциску Ассизскому, только в женском варианте. «Мать Мария воскресла!» — мелькнуло в распалившемся Сонином воображении, но на мистические откровения не было времени. Услышав о Савве Лёвшине и о странной причине звонка, голос удивленно насторожился, замолчал… чтобы через секунды зазвучать смиренной и полной ожидания радостью даже от нежданных хлопот. «Ну конечно, приезжайте! Да в любое время — я всегда дома. Помню я немного, но, как говорится, чем смогу…» — заверила дачная… нет, не няня — фея! — Людмила Гавриловна. Остались еще праведники на этой земле…

Предохранительный клапан сработал позже, когда София уселась в электричку. Поначалу даже перспектива долгой некомфортной дороги, чего она старалась теперь избегать, не повергла ее в уныние. «Хотя бы отклеюсь от рабочего кресла рядом с мерцающим окном в реальность, — бодрилась Соня. — Поеду за город, в жизнь, в гущу народной жизни, будь она неладна…» Постепенно энтузиазм покрывался ржавым налетом тоски и какой-то неясной обиды. Ехать нужно было далеко — а возвращаться потом столько же. «Нет, нет, обратная дорога всегда короче!» — будоражили пейзаж пузырьки оптимизма. Но и они сдулись под накатом невеселых окраинных пейзажей и безнадежной поэтики местных топонимов, самым витальным из которых оказалось Марьино Устье. Речка, которая так называлась, будила в памяти лирические полотна Джона Констебла. Впрочем, Соня не особенно вглядывалась — она любила дорогу за то, что та проходит насквозь, прочищая каналы мыслей и захламленные тайники воображения. И не нужно ничего запоминать. Пока мы в движении, все на свете белый шум!

Выйдя до нужной станции, Соня с удивлением обнаружила, что на окраине губернии куда прохладнее, чем в столице, а деревня Емельяново показалась ей живописной, тихой и почти безлюдной. Нужный дом нашелся очень быстро — и это тоже было принято Соней за знак благосклонности гения места. Фея обитала в одной из тех избушек, которые подвергаются бесконечному тюнингу, но их патриархальное прошлое все равно не дает бесследно стереть себя: то сени не до конца обложили теплой кирпичной стеной, то одну стену обшили сайдингом — но торец оставили подлинным, со всеми беспощадными кракелюрами. Но все эти незавершенности и несовершенства недвусмысленно свидетельствовали о том, что у дома есть хозяин. Хотя и не слишком зажиточный и обстоятельный. Словом, Любовь Гавриловна не одна.

Когда Соня вошла через незапертые ворота во двор, поймала отрывок телефонного разговора:

— Вино мы будем делать в сентябре. Я тебя жду!

Фея обернулась — коротко и без затей стриженные седые волосы, большие карие глаза. Она сидела в облезлом, но величественном кресле с высокой спинкой, чьи прорехи в обивке прикрывал наброшенный цыганский платок. Фея улыбалась гостье. У Феи не было возраста, но у Феи было прошлое. И вдруг Соню пронзил тот тип предчувствия, который она обычно оставляла без внимания, — мгновенный проблеск, беспечный, как конфетный фантик, на котором нарисован туз пик. Это предупреждение больше походило на игру в буриме, когда у тебя затык и никак не складывается сносной строчки — и ты пропускаешь ход. Да и ладно — ведь это игра! Но этот миг неудавшейся догадки бесследно канул в небытие, и Соня старательно улыбалась новой знакомой, которая принимала ее незаслуженно радушно.

— Давайте попьем чай на улице! Вы не против? — предложила Людмила Гавриловна.

О, разумеется, Соня была не против. Такие милые чеховские посиделки… И ранетки падают прямо в плетеную чашу… И лилово-розовые флоксы растрепались, словно джазовая певица спросонья… А в сентябре здесь будут делать вино.

Людмила Гавриловна передвигалась с трудом — видно, ноги больные. Но от помощи с категоричной радостью отказалась и принялась накрывать на стол.

София сидела в столь же потрепанном, как и хозяйское, но не столь величественном кресле — как должно быть тяжело их перетаскивать под навес во время дождя! — и путано излагала суть дела. Людмила Гавриловна с напряженной улыбкой слушала ее, чуть раскачиваясь и поглаживая колени. Была в этой подвижной позе ученическая внимательность и готовность перебить, но ее смиренный голос словно бы прятался до поры до времени.

— Знаете, я рада, что Савва достиг таких высот. Вот бы он мне работу нашел! — простодушно сказала Фея, когда Соня умолкла. — Я вот только не понимаю… с чего же мне начать. Это все так удивительно!

Соня возбужденно затараторила, что пускай начинает с чего хочет, с любого воспоминания! Каждая крупица ценна для портретной мозаики. Каким был Савва в раннем детстве, о чем можете рассказать только вы — вот что интересно!