Светочка привыкла и спокойно пережидала семь секунд. Алеша лежал поперек каталки, чувствовал под своим животом твердое и холодное. Каким образом живое и теплое превращается в свою противоположность? Ему хотелось немедленно соскочить, хоть в воду, хоть в огонь – куда угодно, но прочь, наверх, в утреннюю серость, под купол неба. Соскочить и бежать, бежать… Но это невозможно, надо терпеть, и кажется, что ты сам катишься в морг и тебе навесят бирку на палец.

Вернувшись к себе на этаж, Алеша пошел в душ и стоял там час, подставив лицо под струи.

Вода – не просто вода, а жидкий минерал, таинственная субстанция, которая несет информацию. Хотелось омыться чем-то вечным, прозрачным и прекрасным.

Алеша вышел из душа. Вернулся на свое место. Спать не мог. Все время представлял себя на месте Афонина. А ведь когда-нибудь так и будет. А как еще? Алеша пошел на пост. Там стоял телефон (тогда не было мобильников). Стал трезвонить в мой дом и звонил до тех пор, пока не перебудил всех. Ему необходимо было услышать голос моей дочери, голос жизни и любви. Ему необходимо было за него ухватиться, заземлиться и остаться, и не умереть никогда.

Следующий усопший был старик. Его переправа оказалась менее мучительна, поскольку Алеша знал все этапы: погрузка, лифт, подземный переход, озеро.

Наверное, так же чувствует себя парашютист, который прыгает во второй раз. Страшно, конечно, но не так, как в первый раз, когда стоишь в открытом самолете, смотришь вниз, а под тобой – бездна, и видно, что земля – круглая, и даже видно, что она вращается. И может встретить тебя и раздавить.

К концу своего пребывания Алеша успел проводить в морг четырех усопших.

Это сейчас медицина сильно продвинулась в лечении рака, а тогда…

Четвертый покойник был дрессировщик в цирке. Алеша видел его в детстве. Дрессировщик выходил на арену в красно-золотом, густо напудренный. Но это было пятнадцать лет назад. А сейчас Алеша преспокойно лежал поперек дрессировщика, чуть ли не в обнимку, и совершенно не думал, кто там под ним, какая разница. Света делает свою работу, он ей помогает, как если бы помог поднести тяжелый чемодан.

А завтра он выписывается и начинается прежняя жизнь, где его ждут: счастье, здоровье, успехи в работе – все то, чего желают в телеграммах.

Тридцать первое декабря. Полдень. Я зачем-то вышла из дома, может быть, в магазин. Медленно возвращалась обратно. Почему медленно? Хотелось прогуляться. Надоело бегать, торопиться и не успевать. Я шла себе и шла.

Падал крупный снег. Он падал медленно, парил в воздухе, и было непонятно – как он летит: сверху вниз или снизу вверх. Красиво. Сказка Венского леса.

Я шла по тротуару, как положено, а мимо меня по проезжей части неслись машины. Торопились.

В ту пору не было «мерседесов» и «лексусов» – западных красавцев. В основном – отечественные машины: «Волги», «победы», «москвичи» и «запорожцы». Сейчас они выглядят как бомжи, а тогда – ничего, вполне шикарно.

Все жили примерно одинаково, и это примиряло с жизнью.

Мимо меня протарахтел «запорожец». На его крыше был установлен багажник, а на багажнике – детская кроватка, прикрученная шнуром. Ничего интересного: едет «запорожец» с детской кроваткой. Ну и что? А вот что.

От кроватки с легким щелчком отделилось колесо, сделало в воздухе дугу и упало к моим ногам. Могло дать и по голове.

Я остановилась и тупо уставилась на маленькое колесико, лежащее на земле. Оно было новенькое, пластмассовое, голубое. Почему-то жалко стало выбросить, я положила его в карман шубы.

Вернулась домой, к домашним хлопотам, к подготовке новогоднего стола.

Что такое новогодний стол времен застоя? Обязательно холодец с хреном, салат оливье. Дешевая совковая еда. Но я и сейчас не знаю ничего вкуснее. Знаю, конечно. Сейчас популярны морепродукты, красная рыба и красная икра, но без холодца, без оливье – нет праздника.

Открылась дверь, вошел мой сосед Рома. Точнее сказать, дверь и не закрывалась. Мы жили в кооперативном доме на седьмом этаже. Именно на седьмом собрался молодняк, молодые семьи. Мы ходили друг к другу в гости и не в гости, а так, что-нибудь сказать, показать, спросить, перекусить. Одна большая коммуна. А на праздники все выходили на длинную просторную лестничную площадку и «зажигали» под музыку, которая рвалась из раскрытых дверей. Тогда не было слова «зажигали». Кажется, «отрывались». Но независимо от слова все были молодые, веселые, беспечные. Жизнь манила и звала. Седьмой этаж – седьмое небо.

Перед самым Новым годом появился Рома. Это был художник-график, сосед напротив, маленького роста, на голове четырнадцать волосинок, и все можно было пересчитать. В данную минуту все четырнадцать волосин встали дыбом. Рома был подавлен, уничтожен, глубоко несчастен.

Мы дружили. Я ценила его за острый ум – остроумие, но сейчас ему было не до шуток.

Я спросила:

– Что случилось?

– Приехала теща. Собирается Милку увозить, – поведал Рома.

Милка – жена, юная красавица. Рома срубил ее в моем доме. Однажды Милка зашла ко мне, а холостой Рома в этот момент заглянул. Они совпали. И вот вам результат: Милка – жена Ромы. У них родился ребенок невиданного очарования.

Милкина мама, теща Ромы, меня ненавидела. Она считала, что ее красавица-дочь стоила больше. Они продешевили. А виновата я, поскольку знакомство состоялось в моем доме.

Возможно, Милка стоила более красивого и молодого. Но где он, молодой и красивый? Нету. А Рома – вот он, умный, с квартирой, преданный, надежный.

– Что говорит? – спросила я, имея в виду тещу.

– Говорит, что я ни на что не способен.

– Но ведь ребенка сделал, – возразила я.

– Это может каждый… Говорит, мне ничего нельзя поручить. Что я как дырявый мешок.

– В каком смысле?

– Темный и бесполезный. И знаешь, я тоже так считаю. Я действительно ни на что не способен и никуда не гожусь. Пусть забирает Милку. Я порчу ей жизнь. А я ее люблю и хочу, чтобы она была счастлива.

– А что случилось? Что конкретно?

– Да понимаешь, я купил кроватку, привез, а она без колеса. Брак подсунули. Я подложил вместо колеса книгу, кроватка стоит ровно, но ее нельзя двигать. Смысл в том, чтобы укачивать. А как укачивать без колеса?

– Когда ты ее привез?

– Сегодня.

– Во сколько?

– Какая тебе разница: когда, во сколько… Главное, что в доме скандал. Милка обычно меня защищала, а сейчас встала на сторону матери. Представляешь, они уйдут и заберут ребенка. И что я без них? Зачем мне нужна эта жизнь, без Милки и без Ванечки? Я повешусь…

Роман сел на табуретку и провалился в глубокое отчаяние. Возможно, он уже вешался в своем воображении. Намыливал веревку и налаживал петлю.