– Я гляжу, неплохую крепость отгрохали… Когда успели? И кто же сей зодчий, позвольте поинтересоваться?

Правда, широкий круговой жест рукой в сторону крепостных стен, которым сей ценитель плотницких талантов Сучка сопровождал свою похвалу, делать ему не следовало, так как это резкое движение едва не привело к катастрофе – пришелец пошатнулся и только чудом сохранил вертикальное положение. Утвердившись на ногах, иностранный гость – при ближайшем рассмотрении у Мишки почти не осталось сомнений, что перед ними грек, – перешел к вопросу, который волновал его сейчас более всего:

– Я полагаю, постройку обмыть надо? – И вдруг облегченно выдохнул и даже легонько стукнул себя ладонью по лбу с видом человека, который нашел, наконец, решение сложной головоломки. – А-а-а, так это у вас сегодня наливают? То-то Медведь ещё говорил… А, кстати, где Медведь? Спит? Будите! Я пришел!

«Классика, блин! “Сова, отворяй! Медведь пришел!”» – машинально прокомментировал про себя Мишка набирающий обороты балаган, кусая губы, чтобы сохранить хотя бы видимость серьезности.

Вокруг уже собралась умеренная толпа зрителей. Разведчики, доставившие это сокровище, выглядели как рыбаки, которые добыли редкий экземпляр говорящей рыбы и теперь демонстрировали его восхищенным ценителям; Макар же рассматривал пришельца, как кот, с которым пойманная мышь мало того что внезапно начала разговаривать человеческим голосом, так ещё и потребовала адвоката. Впрочем, при последних словах он резко посерьезнел и решительно прервал представление, обернувшись к разведчикам.

– Тащите-ка его… – Макар задумался, соображая, где лучше всего допросить пленника, и посмотрел на Мишку. – Михайла, не обессудь, но я в твоей светлице в тереме с ним побеседую, – не спросил, а скорее сообщил он. – Там удобнее всего…

И, не дожидаясь Мишкиного разрешения, кивнул отрокам:

– Вон, в ка… в кабинет к бояричу его. Нечего тут…

«Твою ж мать! Это что тут происходит, позвольте вас спросить, господин сотник? Макар никогда не лез выше головы, а тут он незатейливо норовит вас из вашего же кабинета плечом выставить? С чего бы? Отвык, пока вас не было, что ли? И ведь спорить сейчас не станешь при всех… Ну, положим, фиг он угадал, но придется и тут свое право доказывать и все по местам расставлять, тудыть его! Как же надоели все эти танцы с бубнами… Ну да ладно, Макар – не Егор, и даже не дядюшка, разберемся…»

Впрочем, додумать свою мысль Мишка не успел, да и разведчики выполнить указания наставника – тоже. Всю мизансцену им поломал радостный мальчишеский вопль:

– Фифан! Дядька Макар, не надо его в темницу, это ж Фифан!

По крепостному двору вприпрыжку мчался какой-то незнакомый Мишке темноволосый мальчонка без шапки и в наспех накинутом на плечи тулупчике, с виду ровесник Сеньки. Проскочив мимо зрителей, он подлетел к пришельцу и радостно повторил:

– Фифан! Ты тоже к нам, да? У-у-у-у, ну и правильно, только тут строго – заарестовать могут… Хорошо, я тебя увидел! – и он опять обернулся к Макару. – Это же Фифан! – причем сказано это было с таким выражением, словно иных пояснений и не требовалось.

– Тимка, не лезь! – Мальчонку сзади за тулуп ухватила Верка Говоруха, которая материализовалась в толпе зевак одной из первых и уже несколько минут вовсю наслаждалась происходящим, а теперь пыталась отправить невесть откуда взявшегося мальчонку себе за спину, но тот упрямо мотнул головой.

– Мам Вер! Ну это ж Фифан!

«Это ещё что за явление, прости Господи? Тимка… Ах да, это тот самый змеевед и змеедел Тимка-Кузнечик, надо полагать… Стоп! А Верка тут при чем? Какая мама, мать их так?! Да что тут происходит?! Или я уже повторяюсь?»

На этом феерия не закончилась. Макар сурово зыркнул на мальчишку и, кажется, собрался его шугануть, но тут взял слово Тимкин подзащитный.

– Не Фифан, а Феофан, юноша! – с достоинством проговорил он, гордо оглядел присутствующих пока ещё мутным взглядом и сообщил: – Фе-о-фан, попрошу запомнить!

– Феофан Грек? – брякнул Мишка прежде, чем успел остановиться.

– Да что вы все заладили – грек да грек! Кстати, откуда вы знаете про грека? Хотя ясно, Журавль отметился. Тоже мне, зубоскал.

«Это что же я пропустил-то? И кто у нас следующий? Эль-Греко или Айвазовский, с передвижниками на подтанцовке? Не-е, похоже, Босх».

Пытаясь хоть как-то собрать в кучу разбегающиеся тараканами мысли, Мишка потряс головой. Прежде всего требовалось решить ряд вопросов: каким попутным ветром занесло к ним это греческое чудо и откуда? Причем тут медведь и сова? Или нет, сова потом сама пришла… И вообще, не является ли все это коллективной галлюцинацией с особо тяжелыми последствиями в результате диверсионной деятельности обиженной Юльки, добавившей Плаве в котел грибочков, или его персональным сном после потрясения основ мироздания вчерашним полетом змея над крепостью?

Мелькнула даже дурная мысль, а не случился ли какой сбой программы у дражайшего Максима Леонидовича в результате перехода количества в качество его экспериментов с переброской попаданцев во времени и пространстве, вследствие чего какое-нибудь подпространство начало сворачиваться в ужасе от содеянного? Впрочем, эту мысль из головы он выкинул сразу по причине не столько ее бредовости, сколько бесполезности в данной ситуации, а также собственной некомпетентности в теории физики переносов, и, как следствие, отсутствия у него данных для любых предположений в этой области.

Феофан-грек тем временем чуточку церемонно поклонился перед аудиторией и вдруг вытаращился на Тимку, словно только что его заметил.

– Тимофей?! Ты? Нашелся! А Медведь уже знает? Там же… Мирон ищет! Сказал – всех на кол, если боярыча не найдут… Кха-кха… Ой…

Он закашлялся, суматошно повозил руками по застежкам тулупа, не глядя на мальчонку, и вдруг махнул рукой:

– Да чего уж теперь! Все уже знают… Ты где шататься изволил, боярыч?

– Че-го?! – Макар поперхнулся и замер с поднятой рукой, Тимка, приоткрыв рот, захлопал глазами, с искренним недоумением уставившись на своего знакомца, стоявшие вокруг зрители, включая разведчиков и отроков из караула, тоже обалдело пялились на участников сцены.

Мишка вдруг понял, что вспоминает в мельчайших нюансах и подробностях давно, казалось, забытую речь их старшины Барбашова, произнесенную тем в каптерке после того, как свалившаяся снегом на голову комиссия из штаба округа, войдя в казарму, попала на генеральную репетицию тремя пьяными, за-ради раскрепощения творческого начала, дембелями танца маленьких лебедей. При этом из обмундирования на героях сцены имелись только сапоги и казенные наволочки, изображавшие балетные пачки. Поскольку Ратников, как пристало мальчику из хорошей ленинградской семьи, посещал в детстве балетную студию, то он закономерно оказался в этом трио центральной «лебедью», и речь предназначалась во многом ему.

Тогда, да и вообще по жизни, он наслушался подобных филологических откровений во множестве, но именно старшина запомнился тем, что умудрился, не умолкая в течение получаса, ни разу не повториться и не произнести ни одного цензурного слова, кроме междометий.