Вдвоем мы и вошли в кабинет посла, расположенный на втором этаже. Комната была большой и обставленной просто, но со вкусом. На стенах висело несколько картин. Фон Папен сидел за письменным столом. Несмотря на свои седые волосы, он выглядел очень неплохо. Посмотрев на меня голубыми глазами, спросил:

– Итак, господа, что нового?

– Вчера вечером, – начал докладывать я, – в доме советника Иенке у меня состоялся необычный разговор с камердинером британского посла.

– С кем, с кем? – переспросил фон Папен.

Я повторил сказанное и протянул ему докладную записку. Посол неторопливо приступил к чтению, бросая на меня время от времени взгляд поверх очков. Окончив чтение, отложил бумагу на край стола, как бы инстинктивно не желая детально вникать в содержание текста. Встав, он подошел к окну и открыл его. Постояв молча некоторое время и вглядываясь в даль, где голубели горы, повернулся к нам, промолвив:

– Какого рода камердинеры имеются у нас?

– У нас их вообще нет. Что же касается данного предложения, то запрашиваемая им сумма столь велика, что мы не можем принять решение сами.

Я посмотрел на посла, а потом на Йенке. Оба молчали.

– Что будем делать? – спросил я, выждав несколько секунд.

– Составьте текст телеграммы в Берлин и лично принесите ее мне. Тогда поговорим о всем остальном.

Я отправился к себе, а Йенке остался у посла. Когда я через полчаса возвратился с проектом текста телеграммы, фон Папен был уже один.

– Имеете ли вы представление, что может за этим скрываться? – задал вопрос посол.

– Н-да, господин посол, это может быть ловушкой. Нам могут подсунуть несколько документов, даже вполне ценных, а потом будут подбрасывать дезинформацию. Но даже в том случае, если у парня намерения искренние и англичане не собираются подставить нам ножку, мы можем попасть в скандальную ситуацию, если дело вдруг всплывет.

– Какое впечатление произвел на вас лично этот камердинер?

– Не очень положительное, хотя в конце разговора я и поверил его истории. Совести у него явно никакой нет, и даже если он не разыгрывал спектакль, его ненависть к англичанам не связана с деньгами. Правда, он не выглядит ночным проходимцем. Но это все – только предположения.

– А как, по-вашему, поступили бы англичане, если бы кто-то из наших обратился к ним с подобным предложением?

– Почти уверен, что они его бы приняли. Во время войны вряд ли какая нация отказалась бы от такой оказии. В мирное же время надо было бы, наверное, поступить по-джентльменски и проинформировать обо всем британского посла. Но в военное время…

Посол взял телеграмму и стал ее внимательно читать. Потом достал авторучку с зелеными чернилами – зеленый был его цветом, и никто в посольстве не имел права использовать его для заметок или подписи, – и внес несколько небольших правок, затем еще раз прочитал и подписал. Лист бумаги превратился в официальный документ.

– Прочтите-ка вслух, – сказал он, протягивая мне телеграмму.

Привожу ее текст:

«Имперском министру иностранных дел. Лично. Совершенно секретно.

Получено предложение сотрудника британского посольства, предположительно камердинера посла, о предоставлении нам фотокопий сверхсекретных документов. За первую партию 30 октября он запросил 20 тысяч фунтов стерлингов, за каждую последующую фотопленку – 15 тысяч. Прошу сообщить, следует ли принять предложение. В случае положительного решения требуемую сумму необходимо прислать сюда курьером до 30 октября. Предполагаемый камердинер несколько лет назад работал у нашего советника посольства. Здесь никому неизвестен.

Папен».

Телеграмма была немедленно зашифрована и 27 октября передана по радио в Берлин. Через час она лежала уже на столе Риббентропа.

Ни 27-го, ни 28 октября ничего не произошло, и у меня сложилось впечатление, что министр иностранных дел если и ответит на нашу телеграмму, то отрицательно. Предложения посла нередко отклонялись только потому, что исходили именно от него, а ведь среди них были и такие, которые могли бы оказаться полезными для страны. Неприязнь между нынешним министром иностранных дел и канцлером догитлеровского периода времени так и не была преодолена. Вследствие этого ожидать четкого ответа на срочный запрос не приходилось. Все мы были убеждены, что Берлин скажет «нет».

Вечером 28 октября турки праздновали свой национальный праздник, и вся Анкара была ярко освещена.

29 октября я уже перестал ждать ответа из Берлина. Да и работы было так много, что времени об этом думать практически не оставалось. В тот день пришлось побывать на многочисленных приемах, да и у Папена был день рождения. Мы устроили в связи с этим прием в посольстве и званый ужин. Так что дел хватало.

А на следующее утро турецкий премьер-министр устроил в своей резиденции прием для всего дипломатического корпуса. На него пришли и друзья, и враги. Гостеприимный, но тактичный хозяин постарался не допустить между ними никаких стычек. И все же произошел неприятный инцидент. Каждое посольство во главе с послом (все в парадной форме одежды с орденами и знаками отличия) подходило к турецкому премьеру, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Когда мы выходили из зала для аудиенций, я едва не столкнулся нос к носу с каким-то дипломатом, которого узнал не сразу и который входил туда, когда еще не все немцы вышли. То был британский посол.

Я сразу же сделал шаг в сторону, но вынужден был пройти мимо длинного ряда английских дипломатов, которые, как мне показалось, смотрели на меня враждебно. Это был последний прием у турецкого премьер-министра, на котором присутствовали дипломаты Третьего рейха. В следующем году мы к этому времени были интернированы.

К концу первой половины того же дня на ипподроме был проведен военный парад. Ложи дипломатов были полностью заполнены, а враги и друзья также сидели отдельно. Лишь немногие нейтралы размещались по своему желанию.

Быть дипломатом в Турции во время войны было непростым делом. С одной стороны, приходилось демонстрировать дипломатический такт и миролюбивую тривиальность, с другой – вести себя корректно по отношению к враждебному лагерю. Находясь в. стенах своей квартиры, я по-прежнему пил шотландское виски, англичане же и другие коллеги-враги находили удовольствие в хорошем немецком пиве. Венгерский перец и индийские пряности считались международными. Турки, будучи нейтральными, вели торговые отношения, соединяя их с дипломатией, с обеими сторонами.

Метрах в двух от меня начинался лагерь наших противников. У многих были даже симпатичные лица, но лучше было не смотреть туда, так как это только вносило душевный разлад. Они были нашими врагами, ну и ладно.

Возвратившись с парада в посольство, увидел на своем письменном столе записку, в которой говорилось, чтобы я немедленно зашел к послу. Когда я доложился, он молча протянул мне расшифрованную телеграмму: