— Более чем, — кивнула я, поражаясь образованности Стрельцовой и тому факту, что танцовщица вообще может быть образованной.

— Немотивированные ссоры, неадекватные поступки, невразумительные объяснения. В общем, мы решили на время разъехаться, и буквально через неделю я почувствовала, нет — увидела, что у него снова выросли крылья. Это поставило точку в наших отношениях.

— А вы?

— А я умирала. Не знала, как жить. Хотела уйти из театра и склеить себя по частям, склеить заново — он силой удержал меня от этого. Ради меня, разумеется. Танцевать я могла только в его труппе, а танцевать оставалось чуть-чуть, года три.

— То есть, значит, не бросил же, не предал?

— Я не знаю. Не знаю… Не хотел предавать, это точно.

Стрельцова опять достала сигарету и, не зажигая, играла ею, переворачивая и постукивая о стол то одним концом, то другим:

— Человеку ведь далеко не всегда дано принимать решения, даже относительно собственной судьбы. Принимает решения жизнь, и то, что ему потребовалась свобода от меня, было условием этой жизни. Он ушел не к кому-то, а к себе. Но если бы он ушел к кому-то, мне было бы, возможно, легче. С момента нашей первой встречи он проделал такой путь, что невозможно сравнивать «того» и «этого» Крутилова. Удивительно, что он вообще заговорил на эту тему.

— Почему же вы все-таки ушли из театра?

— Как ни странно, по той же причине. Я долго танцевала, долго была педагогом, нужным винтиком дорогого для меня детища. Которое на самом деле не было моим. Захотелось вернуться к себе, и, значит, тоже потребовалось одиночество.

— А я считала, из-за Маринович…

— Ну, Маринович — внешняя причина.

— Это правда, что она была вторым человеком в театре?

— Скажем так: хотела бы им быть. И в какой-то мере ей это удавалось. Как человек с университетским образованием, человек невероятной начитанности, а, главное, человек с культурным кодом, что, конечно, плохо вяжется с ее вульгарностью и вечными интригами, она имела фантастическое влияние на Георгия, человека без подобного культурного кода, надлежащего образования и многого другого. Не понимаю, как они нашли друг друга, но то, что они были друг другу необходимы, — совершенно точно. Георгий выдавал свои потрясающие работы — как она говорила, хореографические послания, — но никогда двух слов не мог сказать о том, что ставит. Маринович смотрела и объясняла, что он делает, — ему же самому, танцовщикам и зрителям. Пожалуй, должность завлита в крутилов-ском театре — единственное место, где она вообще могла бы работать.

— Почему же?

— Ну, везде-то ведь нужно работать, причем работать от и до, а не только лишь фонтанировать мыслю. У нее, правда, есть оправдание: она всерьез считала Гошу гением и служила ему, как могла.

— Вы сказали: интриги.

— В театре оставался тот, кто мог работать с Маринович. И с Гошей оставался тот, кого «допускала» она. За очень редким исключением.

— У них был роман?

— Не смешите. Но были жалкие попытки уверить всех, что да, роман. Чисто женские штучки.

— Вернемся к тому разговору. пятнадцатого.

— Да странный был какой-то разговор. Не добившись от меня никакого ответа на тему предательства, он вручил мне три тысячи долларов, чтобы я «отдохнула, как люди», и обещал купить квартиру Женьке.

— Откупался.

— Похоже, что так.

— А потом?

— Я ушла, торопилась на дачу. А он, мне показалось, ждал кого-то…

1

Дверь отдела новостей распахнулась, и по очереди явились две невообразимых размеров корзины: одна с цветами, другая — с фруктами. Два молодых человека, молчаливо водрузившие их на стол, синхронно кивнули и удалились, пятясь, словно японские гейши.

— Постойте, вы к кому?! — кинулась в коридор Жанка, но было поздно: двери лифта уже поглотили посланцев.

Мы с изумлением смотрели друг на друга.

— Может, записка какая… — начала было я, а Жанна, деловито осмотрев первую корзину, уже вытащила открытку и прочитала: — «Жанне Фрониус, самой очаровательной девушке “Городских ведомостей”. Анзор Геворкян».

Достав другую из корзины с фруктами и пробежав ее глазами, протянула мне. Вторая открытка гласила, что вышеупомянутый Анзор приглашает нашу Жанетту в недавно открывшийся ресторан «Живаго» «для приятной беседы».

— Кто это? — не сразу обрела я дар речи.

— Директор сети магазинов «Кокос». Ну, помнишь, приезжал на юбилей редактора, но только с десятью корзинами.

— Вы знакомы?

— Знакомы. Чуть-чуть. Как-то делала «репортаж, пришлось брать его комментарий. Интеллигентный дядька, без акцента и без живота. Живет здесь лет тридцать или больше.

— Старый?

— Да нет. Лет сорок восемь — пятьдесят. У меня вообще-то завтра встреча назначена. Ты в этом «Живаго» была?

— Я — нет. Но молва утверждает, что там две достопримечательности — искусственные деревья и искусственно вздернутые цены. Да, еще варьете и стриптиз.

— И как он?

— Ничего.

Через час, в течение которого мы втроем так и не смогли прикончить эту прорву фруктов, раздался звонок, и Анзор Геворкян осведомился, принято ли его предложение.

— Да, конечно, — проворковала Жанетта. — Только видите ли, Анзор Венедиктович, я вас так мало знаю, что могу прийти только с подругой. С подругами… Не против? Очень хорошо. Ну, значит, завтра в шесть.

К этому трюку — десанту подруг — Фрониус прибегала всякий раз, когда отказывать впрямую было неудобно, а причин для согласия не находилось. Обычно нацеленный на свидание кавалер после такого ответа а) терялся, б) оскорблялся, в) исчезал. Раз или два идущие в нагрузку подруги, то есть мы с Томиной, все-таки принимались, но кастрированный таким способом вечер можно было сдавать в утиль.

— Жан, это неудобно, — запротестовала Галка.

— Да, неудобно, и что? Ты была на стриптизе?

— Я — нет.

— Вот и я не была. Просветимся немножко. В свои лучшие годы, Галина, мы обязаны выходить, выезжать и бывать.

На другой день за нами была послана машина, и когда мы выходили у ресторана «Живаго» (призванного уведомить невежд о том, что в Городе некоторое время проживал Б. Пастернак, перенесший сюда действие своего неуклюжего гениального романа), нас уже ждали.

Ни на классического армянина, ни на директора магазина Жанкин поклонник решительно не походил. Моложавый и статный, он чувствовал себя уверенно и комфортно, я тут же прозвала его «армянский князь Анзор».

— Почему князь? — удивилась Жанетта.