Откуда — то из недр тюрьмы донёсся плач. Точно так же — глухо, словно придушенно, — плакал порой по ночам Вильно Луц, думая, что Питер спит.

«Мир разбит вдребезги, как слонихино сердце, — думал Питер. — Его уже не собрать, не склеить…

Фокусник стоял молча, прижавшись лбом к прутьям решётки.

А далёкий плач всё не смолкал, лишь становился то громче, то тише. И вдруг Питер увидел, что фокусник тоже плачет. Крупные редкие слёзы текли по его лицу и терялись в бороде. Может, всё — таки ещё не всё потеряно?

— Я верю, — тихо произнёс Питер.

— Кому? Во что? — спросил фокусник, не поднимая головы.

— Я верю, что всё можно поправить. Верю, что вы способны совершить чудо.

Фокусник покачал головой.

— А что, если?.. — подсказал Лео Матьен.

Фокусник поднял голову и взглянул на полицейского.

— Что, если? — переспросил он. — Это вопрос для настоящих волшебников.

— Верно, — согласился Лео. — Для волшебников. Но и для нас, обычных людей, живущих в обычном мире, это тоже важный вопрос. Так вот: что, если?.. Что, если вы просто попробуете?

— Я уже пробовал, — ответил фокусник. — Я пробовал отправить её назад. Ничего не вышло. — По его лицу продолжали катиться слёзы. — Но, поймите, я и не хотел, чтобы вышло! Она так прекрасна! Она — моё лучшее в жизни чудо.

— Если отправить её домой, тоже получится чудо, — сказал Лео Матьен.

— Вы правы, вы правы, — задумчиво проговорил фокусник.

Он перевёл взгляд с Лео Матьена на Питера, а потом снова на Лео.

— Пожалуйста! — попросил Питер.

Фонарь у Лео в руке дрогнул, пламя внутри колыхнулось, и тень фокусника заплясала за его спиной, на стене камеры. Сначала она уменьшилась, почти исчезла, а потом выросла, нависла над хозяином, словно совсем другое, отдельное от него существо. Тень тоже, вместе с Питером, ждала, пока фокусник примет решение — решение, от которого, похоже, зависела участь целого мира.

— Хорошо, — произнёс наконец фокусник. — Я попробую. Но мне нужны две вещи. Во — первых, сама слониха. Не могу же я без неё возвращать её домой. А во — вторых, мне нужна мадам ЛеВон. Приведите сюда эту даму вместе со слонихой.

— Но как? Это невозможно! — воскликнул Питер.

— Чудеса всегда связаны с невозможным, — сказал фокусник. — Они начинаются с невозможного, заканчиваются им же, да и посерёдке без невозможного не обойтись. На то они и чудеса.

Мадам ЛеВон часто не спала по ночам, потому что её мучили боли в ногах. Вот и сегодня у неё случился такой приступ, поэтому она бодрствовала, и все в доме по её настоянию бодрствовали вместе с несчастной.

Более того, они были принуждены в сотый раз выслушивать во всех подробностях, как мадам ЛеВон собиралась в тот злополучный вечер в оперу, как вошла — на своих собственных ногах! — в здание театра, даже не представляя, какой ужасный удел ей уготован. Благородная дама требовала, чтобы вся прислуга слушала ее пусть с напускным, но все — таки интересом. Теперь она как раз описывала, как фокусник выбрал из всех желающих именно её.

Он сказал: «Кто хочет получить от меня волшебный подарок?» Так и сказал, слово в слово.

Собравшиеся вокруг служанки, горничные, садовник и кухарка слушали — или притворялись, будто слушают, — как слониха свалилась с неба, как — вот только что! — такого и представить никто не мог, а в следующий миг это уже стало непреложным фактом. Слониха свалилась прямо к ней на колени.

— Так я стала калекой, — закончила свою историю мадам ЛеВон. — А покалечила меня слониха. Она пробила крышу и упала прямо на меня.

Слуги знали все слова до единого, знали наизусть, как песню, как молитву, поэтому говорили их вместе с хозяйкой, не вслух, а одними губами, и всё это походило на тайный религиозный ритуал.

В эту минуту в особняке мадам ЛеВон как раз и раздался стук в дверь и привратник доложил Хансу Икману, что пришёл полицейский и что он непременно желает поговорить с госпожой.

— В такое время? — удивился доверенный слуга мадам ЛеВон.

Тем не менее, он последовал за привратником. У парадных дверей особняка действительно оказался полицейский — маленького роста, с непомерно большими усами.

Полицейский сделал шаг навстречу Хансу Икману и с поклоном сказал:

— Добрый вечер. Я — Лео Матьен. Я служу в полиции Её Bеличества. Однако я пришёл сюда не по делам службы. У меня к мадам ЛеВон есть несколько необычная личная просьба.

— Мадам ЛеВон нельзя сейчас беспокоить, — ответил Ханс Икман. — Час уже поздний, а у неё как раз приступ.

— Ну, пожалуйста! — раздался вдруг тихий голосок. За спиной полицейского оказался мальчик, мявший в руках солдатскую шапку. — Это важно! — добавил он умоляюще.

Слуга мадам ЛеВон заглянул мальчишке в глаза… и узнал себя, совсем ещё юного, верящего в чудеса. Вот он — стоит на берегу речки вместе с братьями, а белая собачонка взвивается ввысь и летит, перебирая лапками, на другой берег.

— Пожалуйста, — повторил мальчик.

Внезапно Ханс Икман вспомнил, как звали собаку. Роза. Имя всплыло в памяти, как будто последний фрагмент картинки встал наконец на место. Ханс обрадовался. «Невозможное скоро сбудется», — уверенно подумал он.

Взгляд его скользнул за дверь — мимо полицейского, мимо мальчика, в кромешную тьму. И Ханс увидел, что в воздухе что — то кружится. Снежинка. Ещё одна. И ещё.

— Заходите, — сказал Ханс Икман и распахнул дверь. — Заходите в дом. Снег пошёл.

Снег и в самом деле пошёл. Над всем городом Балтизом. Он падал на землю, забеляя тёмные улицы и переулки, на новую черепицу оперного театра, на тюремные башни и крышу доходного дома, где располагались меблированные комнаты «Полонез». Он красиво лёг на изогнутую ручку огромных ворот, которые прорубили для слонихи во дворце графини Квинтет, а на кафедральном соборе он прикрыл головы горгулий причудливыми, но довольно забавными белыми шляпками. Сами же горгульи, казалось, сбились вместе потеснее, глядя на город сверху вниз с отвращением и завистью.

Снег кружился под фонарями, которые каждый вечер горели на широких балтизских бульварах. А невзрачное и унылое здание, где находился «Приют сестёр вечного света», он окутал такой плотной белой пеленой, точно стремился скрыть его от людских глаз.

Снег, наконец, пошёл.

Он шёл, а Барток Уинн спал и видел сон. Ему снилось, как он обтёсывает камень. В руке у него был резец. Ему снилась работа, которую он знал и любил: он делал фигурки из камня. Только во сне это были не горгульи, а люди. Одна фигурка — мальчик в зимней шапке, другая — маленький мужчина с большими усами, третья — сидящая женщина, а рядом явно её слуга. Он вытёсывал всё новых и новых человечков и не уставал им удивляться.